– А меня зовут… Юлий Цезарь, – неожиданно заявил нам, криво усмехнувшись, пришелец.
– Как римского императора? – с усмешкой спросил Петрович.
– Век свободы не видать – правда! – ответил Юлий Цезарь.
– А отчество?
– Отчество? Отчество мое… Клеопатрович!
– Странно! – заметил я. – Цезарь – имя римское, а Клеопатра – египетское.
Заметив неладное, Цезарь быстро нашелся:
– Я тут ни при чем, век свободы не видать! Мать родная рассказала мне, что наш батюшка был в стельку пьян и держал в руках не именослов славянский, а какую-то старую книжицу.
Мы с Петровичем переглянулись, поняв, что вешает нам лапшу на уши.
– Но ведь царица Египта была женщиной, – сказал я.
– А это никем не доказано, – возразил странный пришелец. – Ну бывают же Валентин и Валентина, Валерий и Валерия, Петр и Петра. Так и в Египте – Клеопатр и Клеопатра…
– Ладно, – сказал Петрович, – будем тебя звать «Клеопатрыч».
– Годится! – обрадовался Юлий Цезарь. – А шамовки какой у вас не найдется?
– Сами уж какой день голодные, – ответил Петрович. – Хочешь ехать с нами, Клеопатрыч, – давай Никласу помогай кочегарить.
– Годится, – снова сказал Клеопатрыч.
Невдалеке от одной из наших частых остановок под
вечер мы увидели много пчелиных ульев. Петрович посмотрел на них, вздохнул и произнес:
– Был бы поблизости пасечник, могли бы купить у него сот.
Клеопатрыч вдруг сказал, поспешно спускаясь вниз:
– Мне похезать надо!
Прошло еще минут двадцать, семафор для нас открылся. Я посмотрел вниз: нет Клеопатрыча. Сказал об этом Петровичу. Он дал несколько гудков. Никто не отозвался.
– Дал, видно, деру наш Юлий Цезарь, – произнес Петрович.
И мы двинулись вперед. Следующий семафор встретился нам минут через двадцать, и Клеопатрыч вдруг появился. В руках он держал свою майку, чем-то наполненную.
– Живем! – воскликнул он, широко улыбаясь. – До самого Сталинграда теперь с голодухи копыта не откинем!
– Где был? Чего принес? – строго спросил Петрович.
– Доставал рамы с сотами и еле-еле успел запрыгнуть на ходу на последнюю платформу, – ответил Клеопатрыч, раскладывая пчелиные соты на три равные кучки, грамм по пятьсот каждая.
– Украл небось! – сердито произнес Петрович.
– Не-не! Ульи абсолютно безхозные. Немцу достанутся. А Сталин 3 июля говорил: ничего фашистам не оставлять!
Я подумал в тот момент: если он сидел в тюрьме, неужели заключенные слушали речь Сталина?
– Прошу, граждане-господа, угощайтесь! – продолжал тем временем Клеопатрыч. – Наша врачиха в… э-э… наша врачиха на заводе говорила нам, что жевать пчелиные соты очень полезно. Лечат любые желудочные и кишечные болезни.
– Да, верно, соты лечат, – подтвердил Петрович.
И мы с голодухи набросились на соты.
А часа через полтора мы с Петровичем испугались: неужели отравились? У нас на животах выступили крупные капли чего-то липкого.
Клеопатрыч увидел наши испуганные лица и рассмеялся: он задрал свою рубаху до самой шеи и шутливо скомандовал:
– Делай как я! – В руке у него откуда-то взялась заточка. Он ею соскреб со своего живота крупные капли и слизнул их, соскреб еще и снова слизнул. – Чистый, стерильный мед! Не бойтесь! Врачиха говорила: так бывает, ежели на голодный желудок съешь много сот. Их надо жевать долго, сказала она нам. Теперь до самого Сталинграда будем жевать и слизывать, жевать и слизывать.
Странным и смешным человеком оказался этот Клеопатрыч. На одной остановке мы с ним вышли полежать на траве под лучами садившегося октябрьского солнца. И вышел у нас с ним примечательный разговор по душам.
