– Ну, значит, это я раньше времени пришел, – миролюбиво заметил Руденко. – Какие новости?
– Никаких.
Локтев развел руками. О пейджере он скажет позже. Вкусное на третье.
– Я хочу показать вам одного человека, некоего Крапивина. Вам не знакома эта фамилия?
Локтев отрицательно покачал головой. Руденко открыл перед Локтевым дверь, пропуская его вперед.
– Все равно, посмотрите на этого типа, может, вспомните что-нибудь. Мы предполагаем, что этот Крапивин сообщник Тарасова. Но точных доказательств этому предположению пока нет. Версия следствия такова. Тарасов выяснял отношения с директором турфирмы неким Зеленским. Крапивин устроил драку в кафетерии, который находится по соседству. Отвлекающий маневр.
– Драка закончилась больницей?
– Крапивину в тот день не повезло. Рядом проходил милицейский наряд. Этот Крапивин попытался разоружить одного из милиционеров. Возникла угроза их жизни. Короче, этого типа подстрелили. А Тарасов, если это действительно был он, ушел. Кстати, знаешь, что он сделал с Зеленским? Просто облил его бензином и сжег к чертовой матери. Заживо сжег. Зеленский умер в приемном отделении больницы.
– Мне кажется, следствие на неправильном пути. Сжечь человека живьем. Нет, Тарасов на такое не способен.
В кабинете заведующего отделением Казанцева было душно и накурено. Седовласый врач сидел за письменным столом, а посетители устроились на стульях у стены. Казанцев с понурым видом сгорбил спину и разговаривал с Руденко так, будто в чем-то оправдывался перед ним.
– Я не Бог, – говорил Казанцев. – Когда интересующего вас человека привезли сюда, в нем сидело две пули. Одна пуля в животе, другая в груди. Причем вторым выстрелом задет позвоночник. Плюс травмы головы и лица, плюс сломанные ребра и правое предплечье. И я удивился, что этот Крапивин ещё жив. Не знаю уж, что он натворил в этом кафетерии. Разлил стакан сока, выругался матом или кому-то наступил на больную мозоль. Не знаю… Только отделали его, как Бог черепаху. Нанесли ранения несовместимые с жизнью. Как вы догадались, может быть, я не новичок в медицине. Видел разные виды, видел страдания и мучения. Но до сих пор не устаю поражаться человеческой жестокости…
– Доктор, не надо этой лирики, – оборвал врача Руденко. – Страдания, мучения… Мы здесь по казенному делу. Скажите лучше, Крапивин будет жить?
Казанцев вздохнул и покачал головой. Врач волновался, и от волнения он начинал сильно растягивать гласные буквы, произносить слова нараспев.
– Ни-и-и-икаких ша-а-ансов. У него тяжелейшее ранение в живот, задеты важные органы. Но дело даже не в этом. У Крапивина развился гнойный перитонит, воспаление…
Руденко взмахнул рукой, словно отгонял муху, и снова не дал врачу договорить.
– Опустим медицинские подробности. Сколько он ещё проживет?
– Это вопрос не ко мне. Он приходит в себя на несколько минут и снова теряет сознание. Ну, возможно ещё пару дней протянет. Может, пять дней. Не знаю.
– Мне надо задать вашему пациенту несколько вопросов
– Он без сознания.
– Так приведите его в сознание. Сделайте какой-нибудь укол или что там делают в таких случаях. Пусть хоть что-то скажет, пока ещё копыта не откинул.
– Я не пускаю к нему даже близких родственников. Даже жену не пускаю. Вы не имеете права допрашивать человека в таком состоянии. Слушайте, есть же этические нормы поведения…
– Доктор, оставьте эти рассуждения барышням, мы мужчины, – ответил Руденко. – Да, я не смогу надеть на Крапивина наручники по единственной причине, потому что он собрался врезать дуба. Тогда от него мертвого никакой пользы следствию не будет. Но хоть сейчас я смогу с ним поговорить. С вашей помощью или без вашей помощи, но я это сделаю. Выбирайте.
