Амурский сокол - страница 4



Никодим взобрался на лошадь, священник подал ему корзину и сказал на прощанье:

– Богоугодное дело творишь, Никодим. Дай Бог силы тебе и дитятку выдержать это испытание.

Долго ещё стоял духовный пастырь у церкви, осеняя крестным знамением удаляющегося Никодима и читая «Отче наш».

Между тем дом, указанный батюшкой, оказался действительно приметным. И не только потому, что был раскрашен в яркие цвета, преимущественно голубой и белый, – рядом с ним стоял вороной жеребец, запряжённый в бричку; он заржал при виде лошади Никодима и даже сделал попытку приблизиться, но повод, привязанный за кольцо, прибитое к столбу резных ворот, едва позволил ему повернуть голову. Конь, недовольно фыркнув, стал бить копытом о землю.

– Ну, чем ты ещё недоволен, Уголёк? – из ворот вышел смазливый молодой мужчина в картузе и цветастой косоворотке.

– Да это он при виде нас так… – пробасил Никодим, спешившись.

Он степенно подвёл свою лошадь к другому столбу, основательно привязал, крепко держа на сгибе локтя корзину с младенцем, затем повернулся в сторону церкви, перекрестился и спросил незнакомца, с любопытством его разглядывающего:

– Хм-м… Марья здесь проживает?

– Да, здесь, – сказал человек, с ухмылкой кивнув в сторону дома, и потёр алеющую щеку. – А ты кто будешь? Чего надобно от Марьи?

– А ты, стало быть, муж Марьи?

– Нет, какой я муж?! Нет у неё мужа. Был да сплыл.

Красавчик одёрнул рукава, расправил складки косоворотки, затянутой тонким чёрным кожаным поясом, потуже натянул картуз и сказал, подбоченясь:

– Меня зовут Василий – приказчик купца Афанасьева. Слыхал про такого?

– Ну, тогда посторонись, приказчик! У меня дело к Марьюшке. А до твоего купца мне дела нет, тем более до тебя.

– Но-но-но! Как ты разговариваешь? Муж-жик! – воскликнул надменно приказчик и замахнулся плёткой.

Никодим молча схватил Василия за ухо и отодвинул в сторону. Тот заверещал, стал биться в руке, удерживающей его чуть ли не на весу.

– Ой, ай, ой! А-а-а! Пусти! Я пошутил!

Никодим отпустил наглеца, даже не взглянув на него, и открыл калитку. Деликатно постучал в дверь костяшкой среднего пальца. На стук отозвался грудной женский голос:

– Василий?! Опять ты? Уходи! Иначе снова получишь…

– Извиняйте, хозяюшка. Это не Василий. Он ушёл.

– Ой! А кто там?.. Заходите!

Никодим, переступив порог, поклонился хозяйке.

– Здравствуйте, Марья!

– Здравствуйте… – сказала миловидная женщина лет двадцати пяти, обернувшись в сторону гостя. Она продолжила кормить грудью своё дитя, не чувствуя стыда перед посторонним мужчиной – догадывалась, что нет ничего краше материнской любви к своему чаду.

Озабоченность не помешала Никодиму отметить, как личит[4]Марье умеренная полнота, характерная для только что родивших женщин. К тому же она была черноволоса, черноброва, с полными вишнёвыми губами – настоящая казачка. Лёгкая косинка в глазах ничуть не портила её, а лишь прибавляла очарования.

– Марья, я к вам с поклоном от батюшки и с просьбой…

– Благодарствую! А что за просьба?

В этом время из корзины раздалось хныканье, грозящее перейти в заливистый плач. Марья удивлённо встрепенулась. Никодим слегка приподнял корзину и сказал:

– Вот это и есть моя просьба. Серёженька остался без матери. Очень есть хочет. Голодный уже полдня…

– Так давайте его мне. Не знаю, куда молоко девать. Моей Дарьюшке много – приходится сцеживать в крынку. Давайте…

Никодим поставил корзину на стул и в растерянности воззрился на плачущего Серёженьку. Заметив его нерешительность, Марья уложила дочку в люльку и сама подошла, обнаружив довольно высокий рост – почти до плеча Никодима.