Илья с Кузьмой вначале подвыпили, вышли во двор и тут, слово за слово, поспорили, что Тараканов живьем обдерет собаку. Какую? Да хотя бы вот Шарика…
Кузьме бы лучше не спорить, но где там! С пеной у рта он доказывал, что это никак невозможно, а когда до него дошло, то было поздно: собака висела под навесом на перекладине, головой вниз, а Тараканов, орудуя ножиком, сдирал с нее шкуру.
У Кузьмы мелко тряслись штаны. Лицо побледнело.
Гошка плакал, ненавидя обоих. Спорили бы на собственную шкуру, а то ведь на чужую. Разве же это справедливо?
Шарик дергался и зло скулил. Такого предательства от людей он не ожидал и пытался укусить. Тараканов приладил ему на морду сыромятный ремень и продолжил кровавое дело, заставив Кузьму держать за передние лапы.
Гошка метался рядом, просил не мучить собаку. В мокрых глазах у мальчишки ломался и прыгал мир, но его никто не хотел замечать, словно он был пустое место. Его оттолкнули, и теперь он стоял среди двора, униженный и заплаканный. Рядом с ним, усмехаясь, вертелся сын Таракановых, Федька. Этот Федька был младше Гошки. Он не плакал, ему почему-то было весело.
А вскоре всё было закончено. Шарика сняли с перекладины и положили на грязный пол. Несчастное животное едва скулило. На голове кожа осталась нетронутой. Остальная ее часть была подрезана и лежала теперь на шее толстым кровавым узлом.
Тараканов вытирал руки о холщовую тряпку. Из дома на крыльцо вышла тетка Мария, сверкнула глазами и вновь ушла.
– Теперь ты понял? – спросил Тараканов у Кузьмы.
Кузьма натянуто улыбался. Конечно, он понял. Какие могут быть слова, когда и так ясно, что проиграл.
– Теперь будешь знать…
– Я думал, ты шутишь, – мямлил Кузьма.
– Отнеси его в лес, – велел Тараканов.
Кузьма ничего не ответил, намотал себе на ладонь конец веревки и двинулся в огород, волоча за собой собаку – задом наперед, голым телом по комьям земли.
Собака устало скулила, Федька скакал рядом и щерился. Гошка шагал позади. Прощай, Шарик. Еще утром ты играл, радовался жизни, а теперь тебя нет. Кто после этого дядя Илья? Таракан и есть. И Федька у него такой же. Оба гады. И Кузьма, материн муж, такой же гад.
Втроем они подошли к задам, открыли калитку и вышли за огороды. За просторной поляной опускался низом пихтовник. У пихтача Кузьма остановился, закурил, потом ухватился обеими руками за веревку и рывком, наотмашь, бросил собаку в низину. Шарик при падении всхлипнул и навсегда замолчал.
«На пенек угодил», – подумал Гошка и снова заплакал. Он ничего не мог сделать с безжалостной сворой. У него не было сил бороться.
Кузьма бросил в траву папиросу, растоптал сапогом и пошел к огороду. Его племянник, Федька Тараканов, скакал следом, норовя ухватиться за руку.
…Женские голоса за дверью прогнали видение. Но образ Ильи Тараканова так и стоял в глазах. И тут вдруг подумалось, что Непрокин Фёдор Ильич чем-то напоминает Тараканова. И если б не разные фамилии, то всё совпало бы – тот же тяжелый взгляд, те же повадки. При этом выходит, что сын живодера – медик. По рассказам односельчан Федька вроде бы тоже куда-то поступал и где-то что-то закончил. Уж не медицинский ли?
Лазовский посмотрел на часы, потом поднял трубку и набрал номер.
– Адвокатская палата слушает, – сказал женский голос.
– Лазовский беспокоит. Как с моим заявлением?
– Вам отказано, – ответила дама. – У вас нет оснований претендовать…
