– Представляю.
– И ещё многие уезжают с Равнины. И из новосёлов, и из старых родов. И тоже… интегрируются.
– Асфальтовые индейцы, – усмехнулся Громовой Камень.
– Да. И нужно, чтобы они оставались индейцами. И чтобы их дети… оставались с нами. Хотят жить в России? Пусть живут. Хотят пахать землю, стоять у станков, строить дома? Тоже пусть. Но нельзя, чтоб забыли язык, утратили обычаи, культуру. Понимаешь?
– Угу. Что важнее: существительное или прилагательное, так?
– Вот именно. Ты – молодец, всё правильно сообразил. Пусть асфальтовые, но индейцы. Ну как, возьмёшься?
– А не много меня одного на всю Россию будет? – деловито спросил Громовой Камень.
Гичи Вапе изумлённо посмотрел на него и захохотал. Засмеялся и Громовой Камень. Отсмеявшись, Гичи Вапе хлопнул его по плечу.
– А ты всё тот же. Скажешь, так скажешь. Но я серьёзно.
– Я тоже.
Громовой Камень достал сигареты. Гичи Вапе встал и принёс со стола глиняный черепок-пепельницу, поставил на лежак между ними, тоже достал сигареты. Ритуально обменялись и закурили. В общем, уже всё ясно и понятно, но надо не так договориться, как выговориться.
– Понимаешь, – Гичи Вапе как-то смущённо усмехнулся, – когда мы по резервациям ездили, ты, кстати, хоть одну видел? – Громовой Камень молча мотнул головой. – Жуткое зрелище, а по сути ещё страшнее. Так вот, я там с одним парнем столкнулся, индеец, но жил не в резервации, а работал пастухом у какой-то местной сволочи-лендлорда. И вот, представь, ни за что не хотел уезжать.
– Почему? – удивился Громовой Камень.
– Говорил, что ему и так хорошо. Ну, это, понятно, одни слова, да и смотря с чем сравнивать, но дело было не в жратве. А в том, что он не хотел быть индейцем, представляешь? Не веришь? Я ему говорю, что с племенем лучше, а он мне, что на хрена ему игры с перьями. Представляешь? Вся культура наша ему… игры с перьями! И не метис, индеец, чистый.
– Не уговорил ты его?
– Куда там! Я для него не авторитет. Ни погоны, ни ордена мои… Ну, этого, положим, и остальные не понимали. Но такое… И вот, понимаешь, зацепил он меня. Не могу забыть. Я потому и стал думать о таких. Навёл справки в беженском комитете.
– Это где Бурлаков заправляет?
– Он в комитете узников и жертв. Но это формально, а фактически всю репатриацию контролирует. Все угнанные – это же жертвы. Ну и…
– Слушай, – перебил его Громовой Камень. – Нашему бы, ветеранскому комитету, да бурлаковские деньги. А? Чтоб кроме дембельских ещё бы на обустройство получить.
– Размечтался! – хмыкнул Гичи Вапе. – У нас рохля в председателях, вот и получаем вместо ссуды тёплые слова и наилучшие пожелания. А откуда у бурлаковцев деньги… болтают разное. В основном, одобрительно. Дескать, грабит Империю.
– Её можно, – кивнул Громовой Камень. – И нужно.
– Да, жалко, что наш Совет не успел присоединиться, но тут уж… кто за трофеями не успел, тот и опоздал. Ладно, это в сторону, так вот, которые едут через его комитет, это интегрированные одиночки, до нас они не доезжают.
– Так ты ж сам говоришь, интегрированные, мы им не нужны.
– А они нам? И ещё. Мы им нужны, а что они этого ещё не поняли… Ну, так это и будет твоей работой.
Громовой Камень медленно, но уверенно кивнул.
– Понял. И куда мне ехать? В Кратово?
– Там уже всё есть. Но нам на уровне, – Гичи Вапе ткнул пальцем в потолок, – удалось договориться о шауни, как о втором иностранном по желанию. Первым оставляют английский, мало ли что, а шауни внесли в перечень вторых. Как узнали, многие и с той стороны, и от нас поехали в Ижорский Пояс. И ещё поедут. Там стройки, заводы… А точнее скажут в Ижорске. Ну?
