Захватив свой врачебный дипломат, я пошел за Ксюхой.
– Гошенька, проходи, – крикнул из комнаты дед, – Ксения тебя настращала? А со мной все в порядке! Но тебя ж по-другому не заманить. Давай посидим, выпьем вишневой наливочки.
Осмотр моего хитрого пациента, слава богу, ничего не дал, но Ксюха уверяла, пока я мыл руки:
– Это он из-за тебя развеселился, а весь день куксился.
– Не волнуйся, – успокаивал я ее, – у стариков бывает плохое настроение, очень напоминающее болезнь. Ему внимания захотелось и разговора.
– Георгий, а видел ты соседа в инвалидном кресле? – спросила она в каком-то странном напряжении, как если бы готовилась к прыжку.
– Он ждет операции. Как думаешь, поможет?
– Случается, иные и без операций встают. Не зря этот парень трудится с гантелями. Не сломался.
Удовлетворенная моим ответом, Ксения что-то промурлыкала и помчалась в кухню, откуда принесла поднос с нарезанными фруктами, печенье, сыр и знаменитую наливку. Казалось, она норовит удрать и лишь для приличия не подает виду: в ней волновался каждый мускул, – да и кто в юности может больше минуты усидеть на месте. Ксюха представлялась мне лазающей по лианам, настолько тело этой егозы было подвижно, молодо, упруго, а глаза черными куницами рыскали вокруг с быстротой молний. Голос у нее по-мальчишески ломался, говорила она с хрипотцой и иногда «пускала петуха» высокой нотой, что казалось в ней особо трогательным. Тихую скромную девочку я бы вряд ли оценил, но это черноволосое создание некоего среднего пола никого не оставляло равнодушным.
Потягивая наливку, я поглядывал то на нее, то на деда, блаженно щурившего глаза:
– Ты, Гоша, невеселый последнее время. Как сыночка отправил с дачи, так и загрустил.
– Скучно одному.
– Отчего ж не едешь в город? Извини, что пристаю с расспросами: старики любопытный народ. Смотрю и ума не приложу: молодой сильный мужик, сидишь здесь один, а бывало, недели на две появишься, зато – шумно, весело.
– Раньше я с женой отдыхал, но мы разошлись.
– Да? А я Ларису недавно видел. Почему же она..?
Ксюха возмущенно сверкнула глазами:
– Дедушка!
– Интересно очень, – вон как сейчас разводятся. Ты уж извини старика…
– Она за Максиком приезжала. Да и я не просто сижу – диссертацию пишу.
Обратно пришлось идти по тропинке, вьющейся сквозь кусты. И в темноте, при свете луны на прояснившемся небе эта ночная прогулка прониклась чистым и ясным звуком с озера, которое вздохнуло и обволокло все мое существо тонким облаком, как иней окутывает дерево. Я ощутил росистый наряд на щетине, пробившейся на моих щеках за день, и кружение мгновенно унесло меня в раннюю юность, где в морозной ночи, стоя под рассеянным светом фонаря, с трепещущим сердцем я согревал поцелуями лицо девочки с запорошенными снегом ресницами. Но тут же память предательски нырнула более глубоко: в детство – и перед мысленным взором предстала рыжеволосая кудрявая малышка, скорее похожая на куклу, чем на живого ребенка. Эти рыжие волосы в свое время спалили мне душу…
Все это знаки, подумалось мне, хотя что толку собирать собственный анамнез и выписывать рецепт, когда исцеление рядом: прошлое присутствует в настоящем физически – настоятельно и объемно, содержа какую-то невысказанную завершенность, предстающую новыми гранями, различимыми лишь с расстояния воспоминаний.
Лариса приезжала на дачу еще дважды, что и заметил ушлый дед. Первый раз – забрать вещи после летнего пребывания у меня сына. Мы развелись, однако при каждом удобном случае спали с ней, разумеется, безо всякой страсти. Лара желала этого, правда, скорее по привычке ублажать меня, чем обычно и занималась. В нашем союзе отдаваться душой и телом являлось ее прерогативой. Я любил жену – не так как ей хотелось, и все же… Она сама решила, что больше жить вдвоем нам нельзя и даже объяснила, почему:
