Они закрывают нам путь к машине. Бабка крепко держит руку сестры, что пытается мне улыбаться.
— Бабуль… — мнётся мужчина моей мечты, явно не подозревая, с кем мы столкнулись
— Рот закрой! — безапелляционно выдаёт баб Поля. — Ну ты и тварина мелкая, а! Довольна?! Миланочку забрала опека! Ты лишила девочку семьи! Сдохла бы ты лучше…
А может, было бы и лучше, если бы я сдохла? Только кому? Явно не Милане.
— Немедленно уйдите отсюда! — рычит Макс, идя на бабку без тени сомнения. — Это давление на потерпевшую! Не прекратите эти попытки, будете привлечены ещё и за преследование! Вам доверили опеку над ребёнком? А вы что устроили?! Любящая бабушка в это время пирожки печёт к завтраку! Или что там бабушки пекут по утрам? Убирайтесь отсюда, пока можете уйти без последствий для себя и своей внучки!
Я отворачиваюсь. Мне больно видеть испуганное личико сестрёнки, которая так много всего уже понимает, но в упор не различает плохое хорошее, смотря на мир через призму нашей семьи. Она возненавидит меня… Я почему-то в этом даже не сомневаюсь. Через года она просто уже не вспомнит, что меня толкнуло в этот водоворот обмана, а я навсегда останусь той, кто отобрал у неё папу… Наверное, и маму, раз уж Милану передали её бабушке. Уж баба Поля постарается взрастить в ребёнке ненависть ко мне. Опыт есть — одного зверя она уже вырастила.
— Мой сын никогда не бил своих детей! Никогда! — бьёт себя кулаком в грудь бабка.
— Своих, может, и не бил. — жёстко отвечает Максим, тесня её к соседней машине. — Следствие разберётся. Уезжайте!
Миланка жмурится и топает ножкой. Я знаю, что сейчас будет плач и бросаюсь к машине Макса. Дёргаю ручку на двери так, что она чудом остаётся на месте. Пелена слёз стоит перед глазами, но я должна спрятаться. Я не должна слышать плачь своей сестры, видеть её слёзы… Не должна сталкиваться с последствиями своего обмана, видя, как они причиняют боль любимому и родному для меня человечку.
— Да открой же ты эту чёртову дверь! — истерично кричу, зажимая ухо здоровой рукой и вжимая голову в плечи. — Открой дверь! Открой! Открой!
— Аня! Аня! — сквозь собственный крик, едва разбираю голос Лядова.
Замолкаю, но рыдания подпирают горло и давят, давят, давят.
— Что сделать? Как помочь? — надрывно слышится его голос.
Он увлекает меня в объятия, крепко прижимая к себе и держа за спину.
Я глухо рычу, вдыхая запах его парфюма, коснувшегося обоняния. Мне вроде бы это совсем не нужно, но… Чёрт возьми, как же хочется в этих объятьях расстроиться. Остаться так и стоять. Всегда. Навечно. Насовсем. Как хочется, ему довериться. Рассказать правду. Как же больно, оттого что я останусь для него малолетней преступницей и обманщицей, если облажаюсь… Как же больно, оттого что эти объятия никогда не повторятся и длятся так долго сугубо из жалости и человеческого сострадания, а не…
Больно. Просто адово больно.
4. Глава 4
Отец будет недоволен.
Не знаю почему, но меня преследует чувство, что этот урод соскочит. Не могу оставаться не у дел. Конечно же, это не понравится папе, немногим меньше, чем это не нравится Прохорову.
Бабка эта теперь никому покоя не даёт. Придумала себе, что Аня издевалась над младшей сестрой и всячески унижала её. Умом я понимаю, что это бред, но кое-что не даёт покоя — рассказанный стишок у детского психолога.
«Зверь идёт, идёт, идёт.
Нас с тобой он не найдёт.
Мама с папой с ним играют,
