Обе так отрицают зеркально: «Не верую в того Бога,
который тебя после смерти моей покажет.»
По пояс прыгая в координатной сетке, они запутываются и застывают.
Но тут одна другой с силой вправляет кулак в солнечное сплетение, и та
открывает рот широко, а глаза закрывает.
Юбки: цвета слоновой кости у одной, у другой – жестяного с переливом,
шуршат, но им кажется, – громоподобно.
Они их скидывают синхронно, потакая тишине и общей задаче.
А ну-ка, пробудится этот, висящий, развяжется где-то неплотно завязанное
сочетание эфира и духа.
Друг на друга уставились, словно гадательницы по внутренностям,
и дальномеры наводят насквозь до самой спины:
вот бы выпуклый шейный 7-й позвонок выбить ножом кожевенным,
чтоб взвизгнула белизна,
стружка слетела б с кости, а кровь медлила появляться, но
увядает драка и громоздит промашки, удаляясь от своего центра.
Так Эльпинор, шагал ли он прямо, как слепой штатив, или – раскинув
руки,
катился, как разрезанный цитрус, по краю крыши и Одиссеи,
хватаясь за лестницу винтовую в мир теней, спьяну пропустив стремянку?
Пассажир по ходу периферийный – демон раскоординированности
и забвения.
Но дальше, совсем вдалеке от ангара, заброшенного за городскую черту
в шиповники и чертополохи,
за горящей дорожной развязкой, на бензоколонке
находится этой драки – Афелий.
В баре сидит с выражением безмятежным: «Как-то связаны две Кореи
и миллион сумасшедших коров, – их гонят через минное поле,
забытое между границам этих корей… Связаны музыка Брукнера
и цианистый калий».
«Всё проходит через меня, звук или цифра», – кладя на стойку плавник,
утверждает корифей Афелий.
