лопата кидает пласт книзу лицом, огороднику это
во благо,
череп я нахожу, у него в челюстях кляп
из чужого флага.
Пётр, град его вечный и тусклый – окошко, заклеенное
газетой;
гетман обеих сторон Днепра запорожского войска
Мазепа;
его крестница Марфа – ведьмачка с черно-бурым румянцем
на скулах;
Карл – рано лысеющий юноша, альфа-омега, Швеция, ваших
загулов,
крепостной гарнизон, воеводы, солдаты обеих держав, пришедших
к позору, к победе, —
я припомню их всех, через полтавское поле сверкая
на велосипеде.
Вижу: копьё разбивает солдату лицо, вынимая из-под верхних зубов
бездну.
Слышу: вой электрички, подруливаю
к переезду,
миную хозяйство вокзальное, клинику скорби, шоссе – везде
долгий путь,
наконец, – огород, в нём лопата торчит, землю пробуя
перевернуть.
Пейзаж перепрятывал время, а время перепрятывало человека:
стоп!
Тормозима надеждой, сабля сыплется над головой,
как верёвочный трап.
Кого пополам развалили, душой открывает шоссе, уходящее
клином на Гадяч,
вот рыцарь помпезный, рогаткой двоясь, меж машинами
скачет,
неискореним был боец, но увидел в автобусе панну и мчится
потрогать —
за лошадиную морду он принимает на поручне согнутый
локоть,
и рухнул долой офицер, драгоценный драгун, и подняться
не может,
а лошадь
ноги забрасывает на солнце лямками сумки
через плечо.
Кто мог погибать по три раза, по три раза погиб,
и погиб бы ещё и ещё.
Куда же вы, шведы?
6 На месте больничного корпуса с надписью
«психиатрия»
они умирали, сражаясь с людьми, по чьим лицам мазнула
стихия,
дрались пациенты – о, скважины вырванной мысли! – трубили
и кисли,
на огородных работах бордовый бурак бинтовали, целуя.
Кто пал
