Дальше звучит выстрел, и мама вскрикивает.
– Реми!
Раздаются новые выстрелы.
Мама уже кричит, и сама выбегает к ним. Я это хорошо помню, потому что в эту самую секунду ужас парализует меня, и я понимаю, что случилась беда.
А дальше я прятался и плакал. И сидел тихо-тихо. А ужас всё не заканчивался. Я слышал, как продолжает кричать и плачет мама, и думал, где же папа? Мой сильный папа? Почему он их всех не побьет?
И почему-то было слышно, как громко бурлит под мостом вода, протекая по каменному руслу быстрым потоком.
Мужчины смеялись, потом ругались. Потом я услышал грубый голос. Он приказал маме принадлежать ему. Только ему, или будет хуже. Потому что отступать некуда ни им, ни ей.
Но… как это возможно? Ведь мама принадлежит мне и папе! И дедушке! Он всегда повторяет, что обожает свою невестку. Что за глупость этот страшный человек говорит?!
– Будь ты проклят, Скальфаро! Реми считал тебя другом, а ты выстрелил ему в спину. Будьте вы прокляты, убийцы! Ненавижу вас!
Голос у мамы был странным, отчаянным и злым. Я никогда ее такой не слышал.
А потом она снова закричала…
Сидеть под сиденьем было страшно, но еще страшнее оказалось не знать, что происходит, и почему они мучают маму?
Я разогнулся, влез с ногами на заднее сиденье и посмотрел в окно. Оно тут же запотело от моего дыхания, но я стал вытирать его ладонями, смахивая слезы с лица.
Их было четверо взрослых мужчин. Трое стояли и смотрели, как четвертый насилует мою мать. Я видел выражения их лиц и никогда не смогу забыть. Они совершенно точно знали, что делали, и не чувствовали вины.
Я зажмурился и забился под дверь, но ужас всё не заканчивался. Эти ублюдки в тот день устроили себе длинное развлечение. Мама уже не кричала, она молчала, и я снова забрался на сиденье с ногами, не в силах сдерживать рыдания, поскуливая от страха, как щенок.
– Проклятье, Джанни… Кажется, Массимо с Фредом ее задушили!
– Угомонись, молокосос! Всё равно надо было с ней кончать. Вот ребята и кончили! Лучше скажи, каково это, трахнуть Ледяную Лару, а? Член от холода не отвалился?
Послышался смех. Каркающий, неискренний и страшный.
– Как вставить Марио Санторо в задницу револьвер и выстрелить. Мы уничтожили его, Скальфаро! Клянусь, на этот раз дон не выгребет, и север будет наш!
– Надеюсь, Ренцо. Но красивая была сука. И заносчивая. А могла быть моей… шлюхой, само собой. Я ведь порядочный глава семейства! Но она выбрала этого петуха Ремиджио…
– Обоссаться! Единственный сынок Санторо оказался фотографом! Сдохнуть от смеха! Не мог поспособнее состругать сынка! А теперь мы его в два счета разделаем! Джанни, этот идиот что, и правда, считал тебя другом?
– Заткнись, Ренцо.
И снова грубый, натянутый смех, словно это не люди, а страшные птицы слетелись над мамой, и бьют над ней крыльями, раздирая когтями.
– Заканчивай ее драть, Фред, она мертва.
– А задницей шевелит, будь здоров!
– Кончай, сказал! Надо спрятать тела и сжечь машину.
– Массимо, ты слышал? Стоп… Кто это у нас здесь?
– Ренцо!
Они заметили меня, или услышали мой плач, но один из них, самый молодой и еще безусый, подошел к нашему автомобилю и выволок меня наружу за шиворот. Бросил на камни.
– Парни, похоже он всё видел.
Минуту все молчали. Видимо, такого поворота не ожидали даже они.
– Джанни, – отозвался тот, который Массимо. – Санторо никому не простит, если узнает.
– Знаю.
Их фигуры и лица я восстанавливал в памяти много лет. Каждое движение, каждую черту и слово.
