Он подошёл и, присев на корточки, сжал заледеневшие пальчики девушки теплыми ладонями, пытаясь их согреть.
Взгляд молодого человека оставался таким же прямым, твердым и немного грустным:
– Мне жаль, что заставил тебя волноваться.
– Я боялась, с тобой что-нибудь случится.
Кривая улыбка была полна горечи:
– Если бы ты знала, как сложно причинить мне вред, Катрин. И как легко причиняю его я, даже тогда, когда хочу этого меньше всего на свете. Ты плакала?
Спросил он, проводя пальцем по её щеке, словно прикосновением проверял правильность своих подозрений.
В то же время это было похоже на ласку, мимолётную нежность, бальзамом проливающуюся на глубокую сердечную рану, саднящую всю ночь.
Катрин смотрела в светлые глаза Альберта, читая в них участие, желание защитить её и грелась этим взглядом, как огоньком. Лечилась им как лекарством.
– Прости меня. Ладно?
Катрин кивнула словно завороженная.
– Конечно. Но всё же ты мог пострадать. Тот участок пути плохо чистят, а на твоём автомобиле даже колёс не меняли – они лысые.
Альберт тряхнул головой.
Его улыбка явно говорила о том, что он не совсем понимает, о чём идёт речь. И в данный момент его мысли вообще далеки от летних и зимних шин.
– Бывают в жизни моменты, когда пострадать не так уж и страшно. Не переживай за меня. Со мной всё хорошо.
Катрин стало казаться, что его улыбка сделалась недоброй, полной желчного яда.
– Даже слишком.
– Как это понимать?
– Лучше не спрашивай. Тогда мне не придётся отвечать.
Он поднялся, выпустив пальцы Катрин из ладоней и ей сразу же сделалось холодно, одиноко и неуютно.
Пройдя к столу, Альберт скинул с себя пальто и аккуратно повесил его на спинку стула.
– Если бы ты не хотел отвечать на мои вопросы, ты не пришёл бы сейчас ко мне?
– Логично. У тебя вообще всё отлично с логикой. Настолько, что иногда даже грустно.
– Что тебя мучает? – тихо спросила Катрин.
Стоя посредине комнаты, погружённой в полумрак, он выглядел одиноким. Даже хуже – словное обречённым.
Но обречённым – на что?
– Я не уверен, что хочу об этом говорить, Катрин, – тряхнул он головой. – После сегодняшней ночи я ни в чём уже не уверен.
– Случилось что-то?
Альберт посмотрел на неё и Катрин подумала: «Он словно каменный. Только одни глаза живут. И красивый до дрожи. Но почему от этой красоты так болит сердце?».
– Скажи, по крайней мере, что это не что-то плохое? – настаивала Катрин на ответе.
– Плохое? Хм-м! Не знаю, каким таким замыслом руководствовался тот, кто сотворил этот мир, но зачастую то, что составляет жизнь одному неминуемо для другого означает смерть. Так же и чьё-то счастье может прорости только на чужом горе.
– Что ты хочешь скрыть за множеством слов, Альберт? Не проще ли сразу сказать, а не ходить вокруг да около?
Он рассмеялся. Тихо. И совершенно безрадостно.
– Да видишь ли, в чём проблема: сразу скажешь, потом ведь слова не воротишь? Да и уверена ли ты, что хочешь знать? Правда не принесёт тебе радости. Голая правда – самая бессовестная порнография в мире.
– Я хочу знать, понравится мне это или нет! – повысила голос Катрин.
Альберт пересёк комнату и на этот раз сел с нею рядом.
– Я не ждал этого и не думал, что этим кончится, когда уезжал, но в Кристалл-холле я встретил свою сестру.
Катрин подняла на него глаза.
Альберту, видимо, показалось, что она не поняла о чём он.
Он добавил:
– Моя сестра, Синтия – она жива.
И снова тихий мерный ход часов да ветер скрашивали тишину.
