Ладно, сама напросилась. У таких особ прошлое скучным не бывает. И в транс входить не придется – она не из тех, кто может долго контролировать мысли и эмоции.
– Вообще-то я никому ничего не должна, но если настаиваете… дайте руку.
Она осторожно протянула ухоженную ладонь с красивым акриловым маникюром. На хорошеньком лице обозначилось скептическое выражение.
Теперь понятно, зачем она так неброско вырядилась – меня проверяет. Ладно, приступим…
На третьем имени, с описанием подробностей последней, кстати, совсем недавней романтической встречи, она сдалась и резко отдернула руку. Вероятно, это далеко не полный список. Неужели муж не догадывается?
– Доказательства приняты?
Она ничуть не смутилась, только выражение лица стало еще более неприятным и надменным.
– Допустим. Но ты никому ничего не скажешь, дорогуша. Собирайся, поехали!
Я поморщилась. Не люблю фамильярность, поэтому ответила тем же:
– Когда это мы успели перейти на «ты»? Никуда я с тобой не поеду – другие планы, извини, дорогуша.
В синих глазах сверкнуло такое! Женщина стала похожа на пантеру, приготовившуюся сбить жертву одним прыжком. Не прыгнула и даже не зарычала. Напротив, назвала очень симпатичную круглую цифру и достала из сумочки несколько купюр приятного зеленоватого цвета.
– Это задаток. Если поможешь моей дочери, получишь остальное.
Не спрашивая разрешения, она закурила и нервно продолжила:
– Физической причины ее болезни врачи не находят, считают – проблема психологического характера. Какая-то травма, пережитая в детстве. Ты сможешь это увидеть?
Я пересчитала деньги. Неплохо – и на холодильник хватит, и на квартплату останется. И это только задаток.
– Попробую.
– И не вздумай меня шантажировать. – Металлические нотки в высоком голосе неприятно резанули слух, вызвав ассоциации с Громовым. – Мужа моя личная жизнь давно не интересует, но он человек известный – огласки не допустит, тебе же хуже придется. Теперь поедешь?
– Да, планы изменились. Я такая непостоянная.
Деньги я убрала и в случае неудачи возвращать не собиралась. Это плата за расход энергии, а ее, похоже, придется потратить немало.
Уже выходя из квартиры, я поймала себя на мысли, что чего-то не хватает.
Ах да, непривычная тишина. Никаких звуков ремонта с момента моего возвращения из морга. Что бы это значило? Неужели закончили?!
* * *
Она не была похожа на болезненного, с детства скитающегося по больницам подростка. Да и вообще на подростка не походила. Слишком серьезный взгляд – обреченный и смиренный одновременно. И никаких признаков вызывающего бунтарства, свойственного переходному возрасту. Здоровый румянец на щеках и крепко сбитое, но еще не начавшее преображаться в женские округлости тело двенадцатилетней девочки с этим взглядом совсем не вязались.
Она сидела посреди разобранной постели в ярко-розовой пижаме и разглядывала меня. Без страха, без интереса, без доверия. Привыкла, что родители постоянно приводят новых лекарей. Приводят, но… ничего не меняется.
Мама (по дороге выяснилось, что ее зовут Алина Шолохова) присела рядом с девочкой и стала что-то тихо ей шептать. Надменное выражение мгновенно исчезло с ее лица. Холеные ладони нежно перебирали спутанные локоны девочки, голос звучал мягко и ласково. Поразительно, как любовь преображает самого неприятного человека.
Наконец меня пригласили подойти. Алина пересела в кресло у окна.
– Я останусь. Можешь начинать.
