Она прекрасно помнила его имя и то, как он выглядит… Сашка… Её любовник… От слова «любовь»…
Ниночка спала, улыбаясь лишь уголками губ, и не видела, что у кровати, на которой она лежит, стоят в глубокой задумчивости две тёмные фигуры, в которых, открой она глаза, то непременно узнала бы Коротышку и Долговязого.
– У неё что, блокировка памяти не сработала? Или ты вообще про неё забыл? – спросил мрачно Долговязый у Коротышки.
– Да ты чё гонишь? – заныл Коротышка, – Как я мог забыть? Я сделал так, так и так!
Коротышка пощёлкал пальцами над головой Нины, показывая, в каком порядке было сделано сие действие.
– А так, в заключение?! – грозно спросил Долговязый, выполнив в воздухе почти неуловимый двойной щелчок своими длинными пальцами.
– Да сделал, кажется! Но ведь метеоусловия… давай пометим сбой программы! Не вспомнит она ничегошеньки, зуб даю!
– Мне твой зуб гнилой никуда не упёрся! Ох, надо было труповозку вернуть!
– Ты что? Живодёр? У неё ж душа живая была, а ещё любовь…
– Любовь… какая любовь? Это лишь в книжках! Эх, неправильно это всё! Уходим!
Ниночка спала. Она вообще не имела ещё сил, чтобы долго бодрствовать. Те минут двадцать, что она проговорила с Гулей, отняли все её силы, а их срочно надо было восстанавливать, чтобы…
«Чтобы что?!» – спрашивала мысленно себя женщина в полудрёме и сама себе же отвечала:
– Чтобы разобрааааа… ться!
– Аааа! – зевалось ей сладко, и мозг, словно под воздействием чего-то принудительного, категорически отказывался в чём-либо разбираться.
Она заспала тот момент, когда её осматривал врач, спрашивал её о чём-то, как молоденькая, круглолицая сестричка с васильковым цветом глаз ставила ей назначенный укол.
Засыпая, она убедилась, что её руки и ноги шевелятся, вот только силы в них отчего-то совсем нет. И что тупая боль в животе слева как-то приутихла, хотя левый бок казался ей немножко больше, чем невесомый правый…
Милочка, та самая круглолицая медсестра, так называл её Андрей Романович, а Нина запомнила, что уже было само по себе хорошим знаком, ловко подсунула под попу больной судно, и Ниночка с удовольствием выпустила в него свой тёплый ручеёк. За этот подвиг и врач, и Мила её похвалили. Нине было даже смешно немного: подумаешь, подвиг! Но зато теперь можно было расслабиться.
Она не помнила, как её возили и перекладывали с каталки на прохладную кушетку томографа, как он долго жужжал вокруг её головы…
Нина была не голодна, потому что порция глюкозы избавила её от необходимости глотать…
А потом Ниночка проснулась и увидела в дверях одиночной больничной палаты его, Сашку.
Он словно не решался выйти из-под дверного проёма, опираясь руками о косяки, придерживая спиной чуть приоткрытую дверь, чтобы, в случае чего, сделать спасительный шаг назад и оказаться в коридоре.
«Чего он так опасается?» – удивилась про себя Ниночка.
Лицо у Сашки было хмуро-задумчивым, и смотрел он вовсе не на кровать, на которой лежала Нина, а куда-то в окно.
Солнца уже не светило, за окном было сумеречно…
– Саш! – тихонько позвала Ниночка,
– Саш! Ты как здесь? Тебе кто-то сказал, что со мной?
Мужчина перевёл на неё недоверчивый взгляд, сделал шаг вперёд своим большим, крупным телом, взял стоящий у двери стул и, пододвинув его к кровати, тяжело сел.
– Ты такой уставший! – слабо улыбнулась Ниночка, и пожаловалась:
– А я ничего не помню! И не понимаю…
Она приготовилась даже заплакать, ей так хотелось, чтобы Сашка её пожалел, сказал что-то вроде: « Ну что ты, солнце моё, всё будет хорошо, обещаю!» – и погладил её обессиленную руку, и подышал в ладошку…
