– Молодой человек, даже и не надейтесь, что высокопарные фразы и подхалимство принесут Вам в будущем успех, славу или какие-либо льготы. Это ошибочный путь. А достойное место в истории получают лишь люди с принципами. Будет очень прискорбно, если у Вас этих принципов не окажется.
Я был пристыжен. Моя тактика дала явный сбой. И с принципами, вернее с их отсутствием он оказался прав. Какие принципы, товарищ? Я нахожусь в ином, пока еще чуждом для меня мире и пытаюсь выжить. Тем не менее спустя пару дней я разыскал Павлюка на кафедре и выразил свои извинения, но уже «по-простому» :
– Прошу меня простить за недавнюю демонстрацию мною неуместного популизма. Принципы у меня есть, но если честно, я сильно ошибался в отношении Вас.
Владимир Павлович усмехнулся и протянул мне свою широкую ладонь.
Но первым из «взрослых» я нашел общий язык со своим куратором Рыбаковым. Как оказалось, Петр Алексеевич, по профессии был психиатром, окончил московский медицинский, защитил кандидатскую, затем докторскую, работал в ряде специализированных клиник, в том числе и закрытых, опубликовал множество научных монографий. Последние лет десять занимался детской психологией и психиатрией, добился успехов в педагогике, недавно стал членом специальной комиссии при министерстве образование СССР. Именно эта комиссия и прикрепила ко мне Рыбакова в качестве куратора-наставника. Еще, я стал догадываться, что услугами Петра Алексеевича часто пользовались определенные компетентные органы. Об этом он естественно прямо не говорил и состоял он в штате КГБ или нет, мне оставалось только гадать.
Тем не менее «каверзные» вопросы задавал он весьма профессионально, и мне требовалось немало осторожности, чтобы не засыпаться в ответах.
– Когда все-таки, ты понял, что обладаешь значительными способностями? Что тебя побудило быстро освоить весь школьный курс? Как ты осознал свою необычность? Каким видишь себя в будущем? – такие и подобные им вопросы стал задавать мне Рыбаков еще в Донецке. Причем задавал между делом, как бы вскользь. В Москве же, при наших частых встречах они звучали более прямолинейно.
Я каждый раз «включал дурака», пытаясь отделаться общими фразами типа: «Не помню», «Как-то само вышло», «Хочу быть максимально полезен своей Родине» и при этом каждый раз натыкался на недоверчивый взгляд куратора.
Однажды, после подобной очередной моей реплики Петр Алексеевич сделал откровенное замечание:
– Давай прекращать игру в кошки-мышки. Я прекрасно вижу, что ты что-то не договариваешь. Есть у тебя какая-то тайна, и она мне кажется очень интересной. Поступим так. Вопросы на эту тему я тебе больше задавать не буду. Пока. Захочешь – сам обо всем расскажешь. Это в твоих же интересах разобраться в истине.
Может он и прав, и я когда-нибудь захочу поведать ему «свою тайну». Может чуть позже. Ну а пока мы встречаемся с Рыбаковым каждую неделю – видимо, так ему поручили сверху. Обсуждаем мою учебу, мой досуг, дискуссируем на всевозможные нейтральные темы. И, в общем, мой куратор вызывает у меня симпатию.
После непродолжительного адаптационного периода я зажил полнокровной студенческой жизнью. Лекции, контрольные, зачеты. Московские достопримечательности, студенческие вечеринки, дискотеки. Да, дискотеки и вечеринки также стали частью моего времяпровождения. Что, нелепо себе представить танцующего в кругу со взрослыми дядями и тетями двенадцатилетнего мальчика? А сорокапятилетнего мужика с двадцатилетними парнями и девушками? Тоже не ахти. Тем не менее я заставил себя побороть стыд и неловкость и пренебречь, иногда возникающими насмешками со стороны «старших» товарищей. Я даже стал получать удовольствие от выполнения танцевальных упражнений под хиты «Абба», «БониМ» и Африк Симона. Ностальгия, ставшая явью, можно так обозначить мое душевное состояние при этом. Ну и мои сокурсники также вскоре перестали обращать внимание на возраст молодого танцора.
