Богдан заговорил медленно, тщательно подбирая слова:
– Ты прав, Вадик, я действительно хочу спасти мир и меня даже не смущает пафос этого заявления. Это тот еще мир, но он мне нравится и мне его жалко. Да и нет у нас другого. Если надо что-либо сделать, чтобы у той жуткой истории не было такого же жуткого продолжения, то я это сделаю. А ты? Погоди, не отвечай пока… Ты знаешь для чего я тебя позвал и для чего ты поперся через все границы? А ведь поперся же… Так вот: я на все готов, но, понимаешь ли, не знаю, что надо сделать и именно это я надеюсь услышать от тебя.
– Почему именно от меня? Потому что я ученый?
– Не только поэтому и не придуривайся, ты прекрасно все понял…
– …И потому что я видел. Да?
– Да! Именно поэтому. Я потом долго искал тех, кто был на том поле и многих нашел как с нашей, так и с твоей стороны траншей. Некоторые окончательно сошли с ума и теперь ничем не лучше овощей. Других вылечили, хотя ни один из лечивших их светил психиатрии даже не подозревает с чем имел дело. Но и от этих толку мало: накачанные траквиллизаторами, они благополучно выдавили тот ужас из своей памяти. Иногда, Вадя, я им даже завидую. Из тех же, кто не слишком поехал рассудком, многие боятся и просто отказываются говорить на эту тему, замыкаются в себе и отключают телефон. И ты знаешь, их я тоже хорошо понимаю и не осуждаю. Остаемся мы с тобой.
– Только мы двое?
– Я больше никого не нашел. И то что ты ученый, лишь половина дела. Да, мне нужен астрофизик или как там тебя называют, но отнюдь не всякий. Ведь расскажи я про разрыв реальности любому другому ученому, он только посмеется и не поверит. Он же не дурак, что бы поверить в то страшное, о чем и думать-то не хочется. Нет, не поверит, и это в лучшем случае, а может и санитаров вызвать. Другое дело ты, ты все видел и не сможешь забыть, поэтому у тебя нет выхода. Просто жить с этим тяжело, практически невозможно, знаю по себе. А вот действовать возможно будет легче, может быть и ненамного, но все же полегче.
Богдан замолк, склонив голову и несколько секунд сидел в задумчивости. Потом, подняв глаза на Вадима, спросил тихо и буднично:
– Так ты со мной?
Вот он, момент истины: надо решать, но ох как не хочется! Принято говорить, что обратной дороги нет. Нет, она конечно же есть эта дорога, но это дорога трусов! Можно ведь сбежать, спрятаться в кустах и там ждать пока начнет стекать в никуда теряющий краски горизонт. Тогда можно будет закрыть глаза и прожить еще несколько мгновений. А можно вступить в схватку со всем: с законами природы, с законами социума и, самое страшное, с теми, кто не хочет знать правду. Это будет достойный путь, но ох какой трудный. Надо бы посоветоваться с Лесей, но она осталась там, в белесых питерских сумерках, да и не следует малодушно перекладывать решение, твое решение, на хрупкие женские плечи. Ты уже решил, Вадик, так и озвучь то что решил, только, будь любезен, без пафоса.
Но совсем без пафоса не получилось и он воскликнул как-то неестественно хрипло:
– Веди меня, мой Вергилий!
О всемирной шизофрении
– Ничего не поделаешь, – возразил Кот. – Все мы здесь не в своем уме, и ты, и я!
– Откуда вы знаете, что я не в своем уме? – спросила Алиса.
– Конечно, не в своем, – ответил Кот. – Иначе как бы ты здесь оказалась?
Льюис Кэрролл
Забавно, но никто из сотрудников лаборатории не задавал вопросов, даже простой как веник и несдержанный на язык Тошка Кривошеев. Впрочем один такой вопрос ясно читался на физиономиях некоторых из них. А где же это вы, уважаемый доцент Гущин, спрашивали их взгляды, пропадали целый месяц, уж не в стране ли вероятного противника и наймита НАТО? Озвучить сий вопрос никто, однако, не решился. Почему-то версия о том, что доцент Гущин всего лишь ловил рыбу на Вуоксе, ими даже не рассматривалась. Виной тому были, надо полагать, пара неосторожных замечаний, сгоряча озвученных им сразу после демобилизации.
