Антислова и вещи. Футурология гуманитарных наук - страница 29



Злокозненным Демоном, разделяющим онтологию предустановленной гармонии в ситуации, когда невозможна постановка вопроса об онтологическом статусе собственного существования. Упреждение вопрошания об онтологическом статусе является пафосом манипуляции и отчуждения, благодаря тандему которых иллюзия собственного существования скоррелирована с иллюзией трансценденции онтологического (подозрение к онтологической сатисфакции в отношении к той или иной реальности указывает на то, что релятивизм не может быть противопоставлен солипсизму, рассчитывая только на метауровень аргументации: бесконечная редукция, отсылающая от одного онтологического статуса к другому, может быть подвергнута автореферентизации, чтобы замкнуться, подавая пример для автореферентности онтологической статусности, которая рискует сама быть поставленной под нериторический, или тавтологический, вопрос).

Смешение различных реальностей вопреки онтологической субординации оказывается панацеей от случайной дискриминации, латентность которой может быть озадачить самого искушённого Злокозненного Демона (трансгрессия манипуляции начинается там, где заканчивается собственно философское вопрошание, а ему на смену приходит мизософское, то есть подлинно антифилософское, располагающееся по ту сторону любой философии: языковые игры, составляющие конвертируемость онтологических игр, открывают возможность антиязыковых игр, с помощью которых удастся обыграть метафизику присутствия/отсутствия, ответив на зуд проклятого вопрошания). Онтологическая статусность является оборотной стороной закона достаточного основания, поскольку то и дело грешит усомниться в самой себе, несмотря на то, что модус вопрошания задаёт координаты для центрации стержня субординации; бессмыслица налагает запрет на всенедозволенность, которая в отличие от anything goes тщится соблюсти нейтралитет семантического вкуса. Значение антислова – это его неупотребление в языке.

23

Онтологическая синхронизация. Онтологическое вопрошание упирается в безумие вопрошания о самом вопрошании (Богатов), но не противится бессмыслице, знающей толк в контролируемой одержимости (модус онтологического вопрошания может быть инспирирован намеренно, чтобы оттенить квазиобразность тестируемой референтности, но небезальтернативно для фальсификационной методологии; онтология онтологического вопрошания тавтологична не столько формально, сколько оптимально, представляя собой эталон тавтологичности, деконструкция которого заняла бы всё поле герменевтики). Не исключено, что в будущем развитие аудиотехники дойдёт до такого уровня, при котором возникнет проблема свободного мышления: устройство будет считывать не только внутреннюю речь, но и невербализированное мышление, которое станет настолько прозрачным, насколько совершенным окажется язык для оформления мыслей; достаточно будет записать суточный поток сознания в доступной вербальной форме, чтобы удостовериться в нищете языка для нужд мышления; моделирование языкового воображения приведёт к тому, что язык будет признан единственным средством выражения мышления, несмотря на то, что языковое мышление отнюдь не тавтологично неязыковому; словесное управление техникой откроет возможность для киборгизации внутренней речи, которая будет настроена на логику естественного языка). Частичное понимание природы «изначального опоздания» при формулировке общего утверждения о том, что в языке действует соответствующий принцип, которое не отменяет сам феномен). И. Кант о феномене эпштейнизма: «Несмотря на большое богатство нашего языка, мыслящий человек нередко затрудняется найти термин, точно соответствующий его понятию, и потому этот термин не может сделаться действительно понятным не только другим, но даже и ему самому. Изобретать новые слова – значит притязать на законодательство в языке, что редко увенчивается успехом»