Первой из жизни ушла бабушка. Дед отказался уезжать из своего дома и, главное, возмущался: «Как я оставлю бабку?» Утром и вечером он ходил на ее могилу, перестал есть… Мама, уезжая, просила его: «Пап, поживи хоть лет пять». Он ей ответил: «Дочка, прожить бы пять месяцев…» Ровно через пять месяцев его не стало.
Навсегда в моей памяти останется мое последнее прощание с ними: едва сдерживающая слезы бабуля и дед, машущий фуражкой вслед автобусу, увозящему меня от них навсегда, и я в автобусе, опухшая от слез. Уж плакать я всегда умела!
Прошло почти сорок лет, как их нет на земле. Горечь потери притупилась. Осталась светлая грусть и безмерная благодарность за благородство их душ.
После окончившихся с уходом наших дедушки и бабушки летних гостеваний и потери родового гнезда все вместе мы уже не встречались и не встретимся никогда, потому что двое из четырех моих братьев уже покинули этот мир.
Моя профессиональная жизнь была связана с авиацией, а самолеты в мои родные края не летали, поэтому долгое время мы с братьями не встречались. Иногда, после маминых наездов на родину, она передавала мне угрозы брата Васи, что он как-нибудь выследит мой маршрут на самолете и подстрелит его из берданки, ибо иного пути заманить меня на историческую родину не видит.
Наверно, пришел момент, когда ностальгия переросла в настоящую болезнь, и мы с мамой отправились в путь, в гости к моему брату Васе, на излечение. Нашла я его вполне узнаваемым после долгой разлуки, что меня очень порадовало. Только вот водонапорная башня, которая казалась мне упирающейся в небо, стала совсем приземистой. Я с недоумением спросила, зачем ее укоротили. Васька мне на это ответил, что это мы выросли.
Психологи утверждают, что люди делятся на три категории в своем восприятии мира: аудиалисты, кинестетики и визуалисты. Я утверждаю, что есть еще и четвертая категория: тех, кто воспринимает мир через запахи. Было мне достаточно малого: ощутить запах шпал железной дороги, смешанный с запахом угля и оренбургской пыли, тонкий аромат цветов дикого горошка и чабреца, шорох колышущейся на ветру ковыли. Я вспомнила себя беззаботной девчонкой, мчащейся босиком с ватагой ребятни по теплой пыльной дороге под ласковыми лучами заходящего солнца. Этих воспоминаний оказалось достаточно, чтобы гармония снова поселилась во мне.
А уж присутствие брата, с которым прошло мое детство, внесло полное умиротворение в мою припорошенную урбанизацией душу. Как-то вечером мы пошли с братом жечь сухие ветки и огородный мусор. Мы просто смотрели на огонь и перебрасывались незначащими фразами. Но тихая радость от присутствия БРАТА переполняла меня. Мне вспомнилось, как мы ждали, когда дедушка оставит тарантас, наполненный сеном, на ночь во дворе. Тогда мы все забирались в него, сначала рассказывали страшные истории, а потом разбирали друг по другу звезды. Никто не покушался на чужие: у каждого было достаточно своих. Мы выбирали самые близкие маршруты, как ходить друг к другу в гости, перемещаясь с одной звезды на другую. Потом, умиротворенные, засыпали. Странно, но я не помню, чтобы мы из-за чего-то ссорились. Говорят, дети без ссор и соперничества не растут. Может, мы просто быстро мирились…
Жаль, что я не записывала фразы, которыми изъяснялся Вася. Он оказался достойным преемником нашего дедушки: балагура, острослова и матерщинника. Не все шутки звучали пристойно для моего рафинированного уха. Я понимаю, как сложно ему было селектировать слова. Но, даже, оказывается, солености из уст родных людей воспринимаются по-другому. Я брата в шутку называла Теркиным. Кажется, ему это льстило.
