Еще моя мама была первой модницей на селе. Ее разноцветные наряды, развешанные по нашей маленькой комнатке, были самым богатым украшением крохотного жилища. Каждая ее поездка в Москву или Ленинград грозила очередным вызовом женскому населению нашего поселка и вздохами – мужскому. Недавно мне показали неизвестную фотографию моей мамы в молодости. Я была поражена, с каким вкусом одета и причесана эта деревенская женщина. А уж об ее осанке ходили легенды.
Так же модно и красиво мама одевала меня. Причем, началось это с первых дней моей жизни. Говорят, что на колыбель, которую привез для меня отец, ходили смотреть всем селом. А слава об иссиня-белых пеленках, кипяченых в пургене и клее, переросла в уверенность, что ребенок в такой чистоте долго не выдержит. Бабки-старухи сокрушались и говорили: «Помре…» Когда вопреки всему я выжила, и впервые мама вывела меня на улицу в необыкновенном костюмчике, и то, что было в костюмчике, со всеми прохожими вежливо здоровалось, по селу бежала детвора и кричала «У Серединых чудо!»
Первого сентября, в день начала моей школьной жизни, у нас с мамой не сошлись взгляды на мой школьный наряд. Конечно, все было куплено с большой любовью заранее в какой-то из столиц. И, конечно, все это мною примерялось и было одобрено. Но когда, надев все это (помню только оранжевые носочки в белую полосочку и белые бантики в оранжевый горошек), я вышла на крыльцо и увидела, во что одеты в этот торжественный день мои подружки, то в ультимативной форме заявила, что в этом наряде из дому не выйду. «Вынарядила!» – возмущенно заявила я. Все увещевания мамы были напрасны. Даже моя учительница, проходившая мимо, пыталась переубедить меня. Куда там! Жажда справедливости и всеобщего равенства кипела во мне!
Летом, в возрасте семи лет, я с подружками увлеклась рыбалкой. Откуда взялись, и кто делал для меня удочки – не помню. Но когда я, гордая, приходила с уловом, состоящим из нескольких маленьких рыбешек, мама непременно их засаливала, и мы их торжественно развешивали вялиться. Сосед, милиционер, хитро подмигивая, говорил: «Кормилица!».
Был год, когда в нашем краю со страшной силой расплодились суслики. Власть ничего лучше не придумала, как обязать каждого ученика бороться с этим природным катаклизмом. И в знак успешности этой борьбы необходимо было к назначенному сроку каждому принести в школу по две шкурки суслика. Уклонившихся от этой классовой борьбы, естественно, ожидал общественный позор. Ну что было делать моей маме, имеющей двух учениц в семье и не имеющей ни одного мужа, которого можно было организовать на поимку сусликов?
А процедура поимки суслика состояла в выливании его, бедолаги, из его же собственной норки. Выглядело это так: в норку один человек лил воду из ведра, а визави в это время держал на норке руку в виде полукольца с целью сцепить его на горле у бедного вынырнувшего из своей затопленной норки суслика. Процедура не для слабонервных, правда? А тем более, не для девочек, воспитанных в гуманной среде на сказках Андерсена и братьев Гримм. Но ведь мама – секретарь парторганизации, как же она может пренебречь народный почин! Видя, как я лью слезы над судьбой суслика, мама отправила меня домой как несправившуюся с партийным заданием. Как она решила эту проблему – не знаю, но на нашей двери вскоре красовались четыре свежевыпотрошенные шкурки, которые мы с сестрой, как все, гордо отнесли в школу и положили на алтарь урожая зерновых.
