Отрезвление к русской массе пришло довольно быстро и выразилось в Кронштадтском мятеже, в Тамбовском и других крестьянских восстаниях по всей стране, в тотальном саботаже русской интеллигенции, в рабочих забастовках, в корниловском «Ледяном походе» и т. д. И тогда большевиками был пущен в ход их главный аргумент, ultima ratio – насилие, самое страшное, кровавое и масштабное в русской истории по жестокости, тотальности и длительности. Растянувшееся как минимум на двадцать лет. Которое без всякой натяжки можно приравнять к одной огромной общенациональной казни, этноциду и геноциду русских. Как заметил еще Бердяев, историческую Россию большевики убили. А ее биосоциальную элиту, как окончательно выяснилось уже после Бердяева, практически полностью сжили со свету.
В трактовке Соловья должно выходить, что перед нами – русский автогеноцид и национальное самоубийство во имя торжества русских национальных архетипов. В чем я позволю себе усомниться.
* * *
Оправдание большевиков. Вполне сознавая, что из триумфа Ленина и Кº «вовсе не следует, что большевики действовали в интересах русского народа и работали на его благо», Соловей не устает ими восхищаться, уверяя нас, что «им удалось оседлать и возглавить мощный русский (этнический в своей глубинном истоке, но проецировавшийся в социально-политическую сферу) протест против культурно и этнически чуждой русским власти, имперской элиты и, тем самым, против воплощавшейся ими империи»62.
Это, по сути, все тот же главный тезис автора, только в другой, этнической проекции. В чем, собственно, и состоит пресловутое «новое прочтение» нашей истории.
Откуда Соловей взял, что «мощный русский протест» был в своем «глубинном истоке» этническим? Об этом будет сказано ниже. Пока замечу только, что «новое прочтение» принадлежит Соловью не вполне, а зиждится на принципиальной новации очередного западного авторитета (Джеффри Хоскинга), изложенной нашим историком так: «Большевизм был результатом интеграции на русской почве рафинированного западного марксизма с автохтонной народнической традицией. Возник новаторский синтез – «марксистский по начальному импульсу, но позаимствовавший у народников идею о революционности крестьянства, о руководящей роли небольшой группы интеллигентов и о «перепрыгивании» буржуазной стадии исторического развития для перехода непосредственно к социалистической революции. Пожалуй, более разумно считать большевизм той формой революционного социализма, которая лучше всего приспособлена к российским условиям…”. Большевизм был адаптирован к отечественной почве несравненно лучше любой другой заимствованной идеологии».
Апология большевиков – непременная оборотная сторона обвинения русского дворянства – ведется Соловьем настойчиво. Снова и снова вниманию читателя предлагаются достаточно однотипные формулировки, с упором на неясные, неуловимые, недоказуемые, гипотетические и – главное – в принципе неверифицируемые психологические нюансы, как выявлять и учитывать которые, не знает пока никто:
– «При всей внешней чуждости большевизма и большевиков России они оказались наиболее созвучны русской ментальности, что и послужило главной предпосылкой их политического успеха… Марксизм был адекватен именно России, он создал „сцепку“ именно с русскими архетипами. Правда, сначала он пережил „национализацию“, превратился из западного марксизма в русский большевизм»
