Ромашка лежала, прикрыв голову высоким воротником. Выбеленные перекисью водорода до коренных луковиц волосы давно уже стали безнадёжно седыми, смешались с грязью и сейчас серо-пепельными прядями закрывали ей лоб и часть лица. На поверхности шёл снег, смешивающийся с ледяной изморозью. Подошвы прохожих подхватывали его и переносили в подземный переход, отчего в неровностях напольного покрытия образовывались лужи и лужицы, заполненные холодной водой. Ноги торопившихся по своим делам людей топали по этим водостоям и поднимали грязевые фонтаны, брызги от которых попадали на щёки и волосы спящей бродяжки. Женщина морщилась и поджимала губы, но век не размыкала и не пыталась отвернуться. Лишь её ресницы вздрагивали. Если бы кто из пешеходов остановился и поинтересовался бы её возрастом, она не знала бы, что ему ответить. Она давно забыла свой день рождения и сомневалась в наличии у неё фамилии.
Ромашка не была ординарной бродяжкой, занимающейся уличным попрошайничеством. Шло время, и она освоила тонкое искусство активной «подставы». Не каждый день, но когда её просили «уважаемые» люди, Ромашка наряжалась в свои самые экзотические лохмотья с невыводимым запахом застарелой мочи и испражнений, чёрным гуталином наносила на лицо боевой раскрас и, укрывшись фетровой шляпой с широкими, в дырках полями, выходила выполнять задание. Она была особенно незаменима в тех случаях, когда надо было отогнать покупателей от палатки конкурента или внести сумятицу в возмущённую толпу обманутых дольщиков.
Когда-то она откликалась на имя Настя, а прозвище Ромашка у неё появилось позже, когда однажды по доверчивости призналась одному из своих выпивох-ухажёров в том, что в девичестве больше всего любила полевые ромашки, собирала их, сплетала в жёлто-белый венок и украшала им свою голову.
Она не обращала внимания на колючие капли талого снега, попадавшие на её лицо, потому что в своём хмельном забытье она надеялась удержать при себе самое прекрасное виденье, которое сокровенно берегла и втайне надеялась, что Божья матерь будет настолько милостива к ней, что подарит чудесный сон ещё раз, и ещё. А если чудо случится, то она вновь превратится в маленькую девочку Настеньку, и светлая женщина, любящая её мать, будет долго расчёсывать ей тёмно-русые волосы, заплетать длинные косы и рассказывать волшебные сказки и диковинные притчи, уверяя, что она, когда подрастёт, а случится это очень скоро, обязательно превратится в лесную нимфу или Белоснежку. А потом встретится ей красивый юноша-принц и полюбит её, и будут они жить долго-долго и очень счастливо, и родятся у них три маленьких розовощёких ангелочка: две девочки и один мальчик.
Закончив очередную сказку и завязав в косы большие алые банты, мать долго смотрела на свою счастливую дочку, гладила её по головке и целовала серо-зелёные глаза в ожерелье длинных и пушистых ресниц.
Маленькое сердечко Настеньки сладостно замирало, и она верила, что всё так и случится, потому что ей сказала об этом её дорогая мамочка, а мамы, как известно, никогда не врут. Бойко стучали её беленькие сандалики на загорелых ножках, когда она резво сбегала вниз по деревянной лестнице длинного барака, в котором жили её родители. Ей было так хорошо и радостно, что она хотела поделиться ожидающим её счастьем со всем белым светом, с летним солнышком, которое поджидало её на небе каждый день, и с зелёным, в васильках и ромашках полем, которое начиналось как раз за их домом.
