– Я рад приветствовать столь уважаемых людей, – начал свою речь оратор. – Мы собрались здесь не потому, что сегодня канун Нового года, хотя знаем об этом событии. Мы сами можем себе устанавливать любые праздники, когда и где хотим. Никто, кроме нас, не может позволить себе делать то, что пожелает душа. Меня охватывает чувство восторга от того, что я вижу перед собой столько уникальных и удивительных людей, которые знают жизнь не понаслышке, не из бульварных книг и пустых домыслов и не с парадного крыльца, а такой, какова она есть на самом деле. Это славно. Мы исключительные люди уже потому, что свободны от миазмов современного общества, и потому, что имеем раскрепощённый разум. Каждый из нас обладает правом самостоятельно решать, что делать днём и как провести ночь.
Мы думаем что хотим и говорим что думаем. Разве могут позволить себе такую вольность те, которые там, наверху, добровольно спеленали себя путами условностей и заняты лишь тем, что из века в век ищут бессмысленную формулу совместного сосуществования, а потом убеждают друг друга в том, что каждая изобретённая ими социальная модель есть единственно верная? Каждый раз до поры до времени, пока опять насмерть не передерутся. Наша грязь чище, чем их золото, которое они боготворят и ради которого они совершают ужасные преступления. Мы с равнодушием взираем на материальные утехи того, кто думает, что он счастлив и удачлив, и знаем, что он глубоко заблуждается, потому что не ведает, в какую пропасть шагает.
Каково? Разве это есть истинная свобода? Нужна ли нам подобная общественная клоака? Я убеждён – нет. Те, кто считает себя добропорядочными гражданами, брезгливо скривившись, отворачиваются от нас. Благотворительные организации, именующие себя армией милосердия, хмурятся, завидев наше внешнее непотребство, а полиция походя начинает многозначительно поигрывать дубинками. А нам смешно. Это мы, а не они находимся на вершине развития. Когда нам кидают монеты, для нас это не милостыня. Нет, совсем не так. Наоборот. Принимая подаяния, мы даём людям возможность хотя бы раз в жизни проявить добро, совершить жест, которым они надеются успокоить свои ущербные души.
«Когда же он, наконец, уймётся? – нетерпеливо маялись Синяки и посматривали на соседей в поисках поддержки. – Порет чушь и не останавливается. Нам до фени все его высокопарные сентенции. Вино прокисает, закуска пропадает. На кой хрен мы сюда вообще пришли? Давно бы сидели в каком-нибудь чулане и пили бы своё бордосское молоко».
– Я уже заканчиваю. Я догадываюсь о сжигающей вас изнутри жажде, – провидчески заключил Денис Иванович. – Позвольте лишь пожелать вам сохранить в ваших сердцах гордость за принадлежность к нашему благородному сословию. Запомните – нас любит Бог. В завершение хочу отдельно поблагодарить наших хлебосольных кураторов и поднять этот бокал за ваше благополучие и лучезарное будущее. Вы все – доблестные сыны и дочери дальних дорог и открытых просторов. Приступайте, господа. Ни в чём себе не отказывайте и ничем себя не ограничивайте. Все, кто хочет высказаться, прошу.
Последние слова Цицерона утонули в общем гуле одобрения. Задвигались стулья и скамейки, зазвенело стекло бутылок. Разноголосица и смех стали общим фоном разудалого застолья. Никто не рвался к «микрофону», если только не упоминать неудачную попытку Синяка-1, который вывернулся из-под стола, где он нюхал жгучую порошковую смесь, а потому осмелел для очередной выходки:
