– А что он устроил?
– Не важно! Кошмар он устроил. Праздник, семейный вечер!
– Ромашка, что ты на меня-то кричишь? Я-то тут при чем? Не хочешь рассказывать – не надо. И мне вовсе не интересно, чего там еще беспутный муж твоей сестры устроил. Скажи лучше, тебя-то саму уволили или нет? А то Постников чуть ли не джигу-брыгу пляшет, говорит, что всегда знал, какая ты проститутка.
– Да не уволили меня. Нашла кого слушать. Проститутка?
– А тебя Крендель мой видел?
– Твой? Между прочим, не пойман – не муж. – Я невольно приподняла одну бровь, скептически относясь к тому, как Маша уже считала нашего Георгия Михайловича «своим». Машка отвернулась и фыркнула.
– Повезло тебе, что ты программер. В вашей дыре никакого дресс-кода, только разве что голой не рекомендуется приходить. А так – никому нет дела. Если бы у нас с синяками ходили, сразу бы всех поувольняли.
– А если я работник хороший? Разве это не мое дело, с синяками мне ходить или нет? Может, у меня мода такая? – насмехалась я. – Ладно, чай будешь? Или уже не можешь больше?
– Можно подумать, что если бухгалтерия, так один только чай и пьем.
– Почему один. С эклерами. А за конфеты – спасибо, но я есть чего-то не хочу, забирай обратно, – подразнила ее я. Маша отвернулась в сторону, посмотрела на скомпилированную модель аварийных разливов нефти. На этот раз модель работала пристойно, нефть переливалась через края контура и растекалась сложными рельефными струями по виртуальной модели. Все работало так, что вызывало определенное беспокойство. Если все хорошо, значит, ты просто плохо смотрел.
– Так что случилось-то? Ты хоть полицию вызывала? – спросила Маша, повторяя вопрос психолога. Далась им всем полиция.
– Любопытным на базаре знаешь что отрывали? Никого мы не вызывали. Просто… Сережа напился.
– Кто бы сомневался. И что дальше?
– А ничего, – пробурчала я, загружая данные обсчета растекающейся нефти. Все выглядело пристойно.
– Ромашка! Говори, не молчи. Что случилось?
– А того, что Сережа напился, тебе мало?
– Буянил?
– Ну… не без этого, – согласилась я.
– А ты говоришь, не он ударил.
– Да. Не он. И вообще, нечего рассказывать. Кроме, разве что того факта, что Лизавета моя – дура беспросветная.
– Это не новость.
– Нет? – устало рассмеялась я. – Я тоже думала, что не новость, но ее дурь с каждым днем достигает нового уровня. Лиза всегда найдет, чем меня удивить.
И затем я рассказала Маше все, что случилось вчера. После моего рассказа Манюня долго сидела молча, затем встала, подошла к своей же коробке конфет, взяла ее со стола, по-прежнему глядя куда-то перед собой, а не на конфеты, и раскрыла ее. Она долго силилась подцепить полиэтиленовую ленточку на защитной пленке, но та упиралась, выскальзывая из-под длинных гелевых ноготков Маши. Тогда она разорвала пленку варварским способом, воткнув в пленку шариковую ручку. Затем Маня вытащила несколько конфет сразу и все их запихнула себе в рот.
– Нечеловеческая дура, – сказала она мне. Прозвучало это больше как «десеавесеская ура», так как говорила она с полным шоколада ртом, но я ее поняла все равно.
– Да. Именно. Дура. Вчера, когда Лизавета сказала мне об этом всем, я, честное слово, чуть ей самой синяк не поставила, – кивнула я, с опаской глядя на то, как еще одна горсть конфет исчезает во рту Маши Горобец. – Видел бы тебя сейчас Крендель!
– У меня стресс. Мне нужно. Слушай, но ведь Лизавета же вроде психолог, – растерянно развела руками Маша. – Она что же, не понимает…
