– Девушка, осторожнее! – услышала я чей-то голос. Остановившись, я оглянулась и поняла, что перехожу дорогу на красный свет. Задумчивость, рассеянность и солнцезащитные очки – плохое сочетание. Я отскочила обратно, на тротуар, как раз вовремя. Поток машин, до этого стоявший и пропускавший другой поток, что шел под стрелку, теперь устремился вперед – как раз туда, где секунду назад стояла я.
– Спасибо.
– Не за что, – буркнул в ответ пожилой мужчина. – Совсем сдурели. Очки нацепили зачем-то.
– Ага, – моментально нахохлилась я. Нет, надо брать больничный, определенно. Сколько можно получать все эти фразы, взгляды, насмешки? За сегодняшний день я наелась ими сверх меры. Кто бы мог подумать, насколько категоричный у нас народ в своих суждениях! Если синяк – то пьянка. Солнцезащитные очки зимним вечером – тоже значит пьянка. Пьющая мать – горе в семье. Правда в том, что ни я, ни Лизавета никогда не пили. Но от проблем это не спасет. Я перешла дорогу на зеленый сигнал светофора и направилась в сторону метро. Сейчас приду в садик, и дежурная вечерняя воспитательница, которой сводят детей из всех групп – тех, кого не забрали до шести, – тоже посмотрит на меня с этой смесью отвращения и сожаления, словно этот мой злосчастный синяк – призрак апокалипсиса, моего личного конца света. Люди всегда склонны делать выводы, мало интересуясь тем, что с научной точки зрения они могут быть и часто являются совершенно ошибочными. Как я получила мой фингал под глаз, не укладывалось ни в один сценарий, который мог бы родиться в голове нормального человека. Но, в конце концов, если речь заходила про мою сестру и ее обожаемого мужа, ничего нормального ждать не приходится. Что случилось с нами вчера, восьмого марта, было бы даже забавным, если бы случилось не с нами.
Источник всех страданий – это привязанности, так что отвяжитесь от меня – и не будете страдать!
Официальным мужем, строго говоря, Сережа Лизавете не был. Только лишь гражданским. Но даже до этого статуса Сережа не дотягивал в связи с частыми отлучками. Причины его частого отсутствия были самыми разными: иногда он уезжал по делам, чтобы заработать денег, что, правда, редко заканчивалось реальными заработками, иногда просто уезжал, не особенно объясняя это чем-то определенным. Часто они с Лизаветой ругались как черти, и тогда Сережа уходил, громко хлопая дверью и обещая больше никогда не возвращаться, и даже забирал из Лизиной квартиры вещи, но не все. Часть оставалась под предлогом, что их просто некуда пока везти.
– Я заберу остальное на днях, – говорил Сережа и пропадал на пару месяцев. За это время пар от прошедшей ссоры остывал, оседал на землю росой, и на том месте, где были слезы, начинали прорастать цветы любви и всепрощения. Я бы выполола их все, но, к сожалению, это был не мой огород. Надо ли говорить, что ни разу еще все вещи Сережи не покинули квартиру Лизаветы. Я даже предлагала ей собрать все в большие картонные коробки, снять в аренду специальное частное хранилище – сейчас в Москве появилось полно таких – и отослать Сереже ключ. Сменить замки в квартире, номера телефонов, явки и пароли… С моей точки зрения, рациональный план, учитывая, что Лизавета в тот момент кричала, что ни за какие коврижки больше и на порог не пустит Сережу. Ага, сейчас.
– Знаешь, Фая, он очень изменился. Привез мне священное масло из Иерусалима, хочет свозить меня на Мертвое море, он там работал.
