Априори Life 3 - страница 24

– Кем данный? – слегка ошарашенный, встрепенулся он.

– Не важно, кем, – я пожала плечами, усилив напор чуть большим давлением в голосе. – Богом, Буддой, Аллахом… Папой римским, наконец. Что ты несешь просто фактом своего существования? Почему ты все же остался жив?

– Я жив, потому что у меня растет дочь и есть люди, которые от меня зависят, – с легким раздражением парировал он. – Это в двадцать пять у всех есть талант и одаренность, на пятом десятке отыскать его куда сложнее. Основополагающим желанием жить все чаще выступает ответственность.

– Иными словами: у меня интересный вид деятельности, приличный заработок, мои знания и умения достаточно востребованы, я пользуюсь интересом у женщин и весьма доволен собой, но… Только вот в этом "но" все и кроется. Из-за него все твои слова воспринимаются, как отговорки. Ты пытаешься жить, не оглядываясь и не вспоминая, но ни секунды не упустишь, чтоб не сопоставить сиюминутный момент, с тем, как это было или могло быть раньше. Отсюда все это бесформенное позерство и выставление себя шутом гороховым, готовым стебаться над всеми, в том числе над собой. Будто все это так – смеха ради. Все это неправдоподобно: эти чашки на столе, эта улица, этот вечер и час. Они неправдоподобны, как и все твои отрывки воспоминаний, затонувшие в годах, вроде и живые, но все же мертвые, знакомые, но беспредельно чужие, фосфоресцирующие в мозгу, словно из другой жизни, прошлой, на другой планете… А на этой, – так, – сплошной бардак и неуправляемый хаос. Только этот неуправляемый хаос, этот бардак и есть жизнь. Вопрос лишь в том, какова твоя роль в этом хаосе? Кто есть ты в нем, коль по-прежнему оставили на сцене? Это непросто. И переждать в буфете не получится. Но все же стоит того, чтобы разочек пройтись по тексту, хотя бы ради того, чтоб предотвратить пьяные мужские разговоры о том, как повзрослевшая дочь не признает и не перезванивает.

Мне хотелось добавить еще пару реплик, куда более едких и колких, но холодный рассудок и глубочайшая дань уважения к человеку, сидящему передо мной, дали прямой приказ речевому аппарату закрыть рот и не усугублять свое и без того шаткое положение. К тому же, я прекрасно знала, что словесный прессинг его не трогал ничуть. С непоколебимой ясностью он мог выслушивать брань, перепалки, угрозы, прикрывать глаза от интенсивных слюно-извержений разъяренного собеседника, и не выдавать на лице ни единой эмоции, чтоб потом одним жестом без всяких предупреждений заставить обидчика в корне поменять свое мнение. «Всегда интереснее и правильнее заставить человека рассуждать рационально», – была его излюбленная фраза в подобных случаях. Оно и немудрено, – искусство вести переговоры он перенял у самого Али. И мне доводилось лицезреть Вениамина в разных его состояниях, некоторые из которых славились своей беспощадностью, силой и форменной изобретательностью, более известные как особый почерк в определенных кругах. Не до каждого доводилось его доводить. И сейчас этот человек сидит напротив, откинувшись на спинку стула и смотрит куда перед собой. Смотрит с ярко выраженной агрессией. Губы чуть разомкнуты, глаза широко раскрыты, цветом серого стекла вместо привычных янтарно-зеленых. А я буквально физически ощущаю, как начинаю краснеть, отчего все сильнее сжимаю ручку кофейной чашки, так, что белеют костяшки пальцев. Напряжение заметно нарастало. С каждой минутой. И причем не только межличностное. Будто вторя разряженному атмосферному давлению, вечернее небо за его спиной вмиг заволокло тучами. Не прошло и минуты, как на руку ему упала тяжелая теплая капля. Он одарил ее цепким непродолжительным взглядом, затем встал, отодвинув от себя стул, чинно обошел вокруг стола и, не проронив ни слова, взял меня под руку и повел внутрь заведения. Едва мы поднялись по ступенькам, как с неба хлынул настоящий поток. Дождь с шумом падал на шаткие столики и навесные клумбы цветов, грохотал по натянутому тенту, гасил свечи в лампионах. Он буквально разрезал тяжелыми прямыми нитями пространство, сквозь которое очертания домов, расположенных напротив, расплывались, словно смотришь на них сквозь залитое водой стекло витрины магазина. Мы же стояли не за стеклом, а почти у самого входа по-прежнему под руку и внимали запах дождя, недвижный, раскаленный воздух, остро смешанный с запахом тела, духов и влажных волос.