Гдов подошел к окну, за которым соседка Удодова прогуливала своего дорогущего бультерьера. Без намордника. Гдов прислонился пылающим лбом к холодному оконному стеклу. И так разволновался, что день в этот уже не мог больше работать и.
ВОПРОСЫ, ВОЗНИКАЮЩИЕ В СВЯЗИ С ЧТЕНИЕМ ГЛАВЫ XXXVI
1. И все-таки когда было бы удобнее всего родиться в России?
2. Откуда эти цитаты: «музыка революции», «через четыре года здесь будет город-сад», «здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок!..», «сороковые – роковые», «вставай, страна огромная», «едем мы, друзья, в дальние края»? Есть ли у этих строчек авторы?
3. Есть ли предел долготерпению русского народа? Как понять словосочетание «ГЭС-шмес»? Создаст ли Гдов когда-либо свое «широкое полотно»?
4. Имеет ли смысл освоение космоса, в то время как у большей половины «дорогих россиян» до сих пор нет теплых сортиров?
5. Зажили ль в нынешние времена люди хоть чуть-чуть по-человечески? Если нет, то что действительно нужно сделать для того, чтобы люди хоть чуть-чуть зажили по-человечески? Мы что, действительно хуже всех, как утверждают русофобы?
Глава XXXVII
СЮЖЕТ, КАК ГОВОРИТСЯ, ТОВАРИЩИ…
Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно из жизни какого-нибудь креативного сукина сына, осыпанного премиями и наградами, как дезертир вшами. Как тот был комсомольцем, коммунистом, кагэбэшником, а стал тем, кем он стал.
Гдов вспомнил, как году эдак примерно в 1977-м служил за ничтожную зарплату в Художественном фонде РСФСР, чтобы не записали в тунеядцы. И вместе с коллегой Романом Владиславовичем Горичем, неофитом православия, пассивным ненавистником советского государственного и общественного строя, оказался поздним вечером в городе Рязани, где друзья, с большим трудом устроившись в гостиницу, пошли в ресторан, чтобы чего-нибудь перекусить.
Ресторан был практически пуст, если не считать присутствия за угловым столиком молодого человека их тогдашних лет. Этот столик имел кабацкие черты недавнего скромного одинокого пиршества: недопитые бутылки, хрящи, рыбьи кости в пепельнице, окурки в объедках селедочки и остатках салата. А молодой человек в лаковых полуботинках и хорошем черном костюме с галстуком дремал, уткнувшись лбом в крепко сжатые кулаки, покоившиеся на некогда белой скатерти.
Гдов и Горич немного посидели, но к ним никто из обслуживающего персонала не подошел, и они тогда сами направились на кухню.
На кухне ссорились две рязанские тетки в белых халатах.
– Ресторан закрыт, – успела сказать вошедшим одна из них.
– Ах ты, лягушка! – обозвала ее другая тетка, очевидно, продолжая прежнюю тему ссоры.
Тетки сцепились, визжа и царапясь, отчего Горич и Гдов сделали правильный вывод, что ужина им сегодня не видать.
Они и вышли в унынии. Ночных продовольственных магазинов тогда еще не было. Социализм – это вам не капитализм, товарищи!
– А ну-ка, поросята, идите сюда обои, – остановил их строгий голос. Это проснувшийся молодой человек манил их к себе сильным пальцем крутой руки. Они и подошли.
– Кто такие, почему не знаю? – чуть-чуть играя, осведомился у них этот якобы протрезвевший проснувшийся.
– С Художественного фонда командировочные по линии агитации и пропаганды. Обои, – ответил Гдов.
– С Москвы обои, – уточнил Горич.
– Что ж, вам повезло. Ведь я, хлопцы, заведующий именно отделом агитации и пропаганды одного из районов нашей краснознаменной области. Добро пожаловать! – широким жестом пригласил москвичей за стол их новый знакомый, чуть было не упав при этом со стула.
