Арена - страница 62




Первого сентября Макс и вправду оказался самым маленьким, самым младшим. С собой он взял в карман маленький стеклянный шарик, одну из множества игрушек – как амулет: «защити, спаси, сохрани»; в руках держал букет роскошных розовых роз – для учительницы. «Статуэтка дрезденского фарфора», – сказала одна учительница другой; Макс был совершенно нереальным: персонаж из Голливуда, маленький лорд, экранизация, палимпсест, костюмчик черного бархата, белая рубашка с серебристым воротником и бабочка. «Максимилиан Дюран де Моранжа»; «здесь», – ответил Макс, поднял руку даже; в классе захихикали. «Максимилиан… не имя, а целая миля». Учительница подумала: бедный мальчик, тяжело ему придется; что за женщина эта Мария Евгения Дюран де Моранжа, без сердца, что ли, как можно отдавать его в обычную школу? Он здесь будет одинок, как на острове; конечно, он найдет себе занятие, нырять за жемчугом, и станет самым богатым человеком на земле; только жемчуг стоит не дороже песка, если у тебя нет друга… В столовой Макс в ужасе смотрел на манную кашу, расползшуюся по тарелке бесформенным пятном, как обычно обозначают на картах захваченные врагами территории; потом перекрестился слева направо и пробормотал короткую, как лесенка на крыльцо, молитву: «Благослови. Господи, нас и дары Твои, от которых вкушать будем через Христа, Господа нашего, аминь»; абсолютно бессмысленную, как мечты на ночь: вот, стану знаменитым писателем, полюбит меня кинозвезда; хотя кашу есть не собирался; «ты что, в Бога веришь?» – спросил мальчик рядом; он был большим, толстым, непобедимым и пользовался этим, у кого-то уже отобрал мелочь, его начали бояться; родители к тому же ужасно его одели – на вырост, в бесформенное; зато у него очень красивые карие глаза, как у овчарок, яркие, словно с отражением костра. «Не знаю», – честно ответил Макс; пока он больше верил в привидений, в сказки Гофмана, в ясновидение; «мои родители не верят в Бога, особенно отец, когда напьется», – сказал мальчик. «Оу…» – Макс не знал, что ответить, чем помочь, – ему показалось, что мальчик попросил о помощи. «Никто не верит в Бога», – сказал другой мальчик; Макс посмотрел на него – и мальчик поразил его своей красотой, словно кинул чем-то тяжелым, острым, копьем, и попал, сшиб с коня, средневековый турнир: черные волосы, белая кожа, розовые губы, синие глаза; одет он был странно – в черный балахон с капюшоном и с бахромой, рваные джинсы в пятнах масляной краски; «мне отец сказал, что Бог есть, но никто в Него не верит: сложно; ведь есть телевизор, есть пип-шоу, есть журналы, есть плакаты и фильмы, а Бога не видно, поэтому верить в Него сложно». Макс ничего не смог ответить, ведь у него не было отца. Кашу он не съел. О том, что он затеял богословский спор в столовой, директору было доложено одной внимательной учительницей. «Недремлющее око, Большой брат», – пробормотал Макс, когда его привели к директору.

– Макс… я знаю, что вы католики с бабушкой…

– Все Дюраны де Моранжа – католики, – сказал Макс, и в голосе его звучало: неужели в этом мире можно быть кем-то еще, кроме Моранжа и католиком? Не брезгливость и не презрение, а легкое удивление, как у белых при виде индейцев. – Мы даже сражались в крестовых походах и становились инквизиторами, – и улыбнулся зловеще, будто сам лично шел в походы и инквизицию. Директор засмеялась про себя – чудно, он ей нравился, словно мимолетный запах духов в толпе, удачных, нежных, сладких, компот из бергамота и розы.