Ну и хватит о чужих проблемах. Тут со своими бы разобраться…
Слава Богу… эх-хе, заразился-таки выражениями от новостароверов с постпуританами… в общем, хорошо хоть на зафрахтованной Шостаком-сыном летучей каракатице все каюты маленькие, одиночные – свою выпало делить только с экспедиционным бухгалтерским супербрэйном. Можно прихлопнуть за собой люк, плюхнуться в помесь дивана с контрвакуумной аварийной капсулой (при раздвинутой крышке очень похоже на гроб, а при задвинутой – тем более), вскинуть ноги на столик, прямо на брэйн-контактор, и с полным правом процитировать Пушкинского дряхлого скрягу: «Здесь всё подвластно мне!»
И ещё хорошо, что порядки на вышеупомянутой каракатице отнюдь не космофлотские: ни одного мероприятия, обязательного для всеобщего присутствия. Даже на завтрак-обед-ужин хошь – ходи в каюткомпанию, хошь – сам себе синтезируй в любое условное время и в любое же время давись один на один с тарелкой (Матвей чаще всего так и поступал). Конечно, этакое положение дел вряд ли можно назвать нормальным для рисковейшей экспедиции, члены которой даже в лицо еще толком друг дружку не знают.
Но Молчанову подобная ненормальность пришлась по душе.
Главное, что не докучает никто, ни один из всевозможнейших сопутешествующих хомов – и сапиенсов, и не очень, и очень не. Крэнг с самых пор достопамятного (оно же и последнего серьёзного) разговора в полицейском участке старается попадаться на глаза лишь при полнейшем отсутствии какой-нибудь альтернативы; подчинённые Крэнгу гориллы общения с несебеподобными вообще избегают – стесняются своего лексикона, состоящего исключительно из применимых к любому случаю жизни врезать-вмазать-бахнуть-трахнуть (правда, на всех мыслимых языках, включая, кажется, горпигорский)… Отчаянные авантюристы с Нового Эдема абсолютно некоммуникабельны – прозрели, опомнились и млеют в беспросветном отчаянии от собственного авантюризма…
Единственно, с кем пришлось общаться по-серьёзному (и то лишь именно единственно, ещё до старта), так это с великим папашкиным сыном Шостаком… Вернее, с его секретарём… А ещё вернее – с ними обоими. Как сказала бы комиссар Маарийохаккинен, «путаность показаний» вызвана тем, что беседовал главным образом секретарь, а папашкин сукин сын за все полчаса расщедрился на пару-троечку реплик.
Беседа состоялась в гостиничных апартаментах, к которым Дикки-бой препроводил Молчанова с совершенно омерзительным подобострастием. Правда, подобострастие это относилось единственно к препровождаемому. С комп-консьержем, блюдущим заповедь «не преступай начальнический порог всуе», Крэнг общался, как капрал с новобранцем, а в раздвигающиеся двери бросил уж вовсе фамильярное «Хай, вот и мы!».
Правда, изнутри не по-человечески великолепный полубас тут же ответил в том смысле, что «мы» – местоимение неуместное, что в номер заказывали подать единственно господина нового бухгалтера, и что господин начальник боевой группы может возвращаться к исполнению своих обязанностей. «Он не может возвратиться, – съехидничал другой голос (визгливоватый, но вполне человеческий). – Возвращаются к тому, от чего отвлекались. А как можно отвлечься от того, к чему до сих пор не приступали?»
Наверное, Матвей сильно переигрывал во время того разговора. К примеру, вряд ли нужно было, войдя и поздоровавшись, подчёркнуто кушать глазами вальяжного дядю в безумно дорогом костюме и с платиновой проволочкой, искусно вплетённой в каштановые усы (ультразвуковой писк моды). Даже Новоэдемский комароид, не единожды слёта ушибавшийся головёнкой о златокедр, вмиг доморгался бы, кто тут настоящий хозяин.
