Ещё одно различие: число синих за год наблюдений уменьшилось почти на три процента. Одни вспыхивали, другие гасли – люди рождаются и умирают. И умирают чаще, чем рождаются – по вине цветных вирусов. У зелёных погасли считаные единицы. Зато количество их увеличилось на семь с половиной процентов. Загадки, загадки, загадки…
Ответов у Ирвинга не было. Но как интересно будет их получить! А потом – задействовать мегаквантер для решения задач человечества. Например, найти панацею от цветных вирусов – раз и навсегда, чтобы не случалось рецидивов в будущем. Нет, не прав Николай. Они занимаются наукой не ради науки. Ради людей!
Дурное настроение ушло окончательно. Ирвинг повернулся к окну спиной, шагнул к столу. Ещё нужно успеть просмотреть отчёты секторов и набросать примерный график экспериментов на следующий месяц. И Мартин сегодня возвращается из столицы, надо поговорить с ним о выделении дополнительных энергомощностей для лаборатории. А для разговора нужны аргументы. Много, много работы…
Ирвинг потянулся к интеркому, пристроившемуся на углу стола. Зелёный глазок светил ярко и ровно… Как узел в паутинке «Великого Ноо»…
Догадка была такой же яркой. С минуту Ирвинг стоял неподвижно, ворочал её в голове из стороны в сторону, выискивал изъяны. И не находил. Разумеется, это вовсе не означало, что предположение истинно, что он разгадал одну из тайн мироздания. Пока что это гипотеза. А её следует подтвердить экспериментом. Или опровергнуть.
Ирвинг решительно ткнул пальцем в кнопку интеркома.
– Рой, готовьте пятый квантер к останову.
Старший инженер лаборатории растерянно уставился на него с экрана. Моргнул раз, другой. Переспросил:
– К останову? Надолго?
– Да, отключение от энергосети до полной заморозки логических блоков.
– Но как же… Восстановление займёт не меньше суток. На пятый завязаны системы внешнего периметра и…
– Я знаю! Под мою ответственность. Текущие задачи перераспределить на другие компьютеры по возможности. И обеспечьте регистрацию дополнительных скан-срезов – в пределах нашей локали. Это очень важно! Через десять минут я буду в лаборатории.
Пилот поднял флаер вровень с гребнем хребта, и впереди засверкало в лучах послеполуденного солнца море. Сегодня оно тихое, спокойное. И ослепительно-золотое. Если глядеть издали.
Чуть ближе, чем море, в седловине между горными кряжами лежал город. С высоты птичьего полёта отлично просматривались утонувшие в зелёной пене садов жилые коттеджи, прямоугольные бруски и полусферы лабораторно-производственных корпусов, раструбы воздухоочистителей, кристаллическая призма Управления, оранжереи, фермы, поля. В дальней части поселения – законсервированные древние строения – биостанция предков, превращённая в музей, надёжно укрытый от ядовитых испарений моря. Ещё три столетия назад название моря казалось поэтической гиперболой. Теперь оно и в самом деле стало чёрным. Мёртвое, вонючее, покрытое толстой радужной плёнкой. Искупаться в нём решился бы только изощрённый самоубийца-мазохист. Впрочем, это море не было исключением.
Картинка, открывшаяся под днищем флаера, выглядела чёткой, объёмной. И в то же время едва заметно дрожала, словно накрытая куполом знойного воздуха. Глаза не обманывали, купол и правда существовал. Но прикрывал город не раскалённый воздух, а силовой энергетический щит. И ещё одна невидимая мембрана отсекала его от неконтролируемой, ненужной информации извне. Город жил по своим правилам, устанавливал собственные законы. Нитка монорельса, убегающая на северо-восток, – единственный жгутик, что связывал поселение с внешним миром.
