Соломон быстро оценил обстановку. Никаких игрушек во дворе. На пустой бельевой веревке, натянутой за домом, сидели две черные глянцевые вороны. На крыше не торчала телевизионная антенна. В окнах первого этажа – занавески, но никаких ставен снаружи. Окна, как ни странно при такой жаре, были закрыты.
– Я пойду один, – объявил Соломон.
– Валяй, – разрешил Маклин, однако из машины вылез.
Тайлер не сдвинулся с места и закурил новую сигарету. Шериф с подручными выбрались из универсала, но только затем, чтобы хоть немного проветриться, и принялись обмахиваться шляпами.
Соломон шагнул к двери и постучал. Она моментально распахнулась, и на пороге возникла девочка в синем хлопковом платье с белым кружевом, свисающим с подола.
– Здравствуй, – улыбнулся Соломон. – Родители дома?
Она смотрела на него большими карими глазами, едва приподняв голову.
– Вы врач?
– Нет, мисс.
Девочка молча развернулась и скрылась в коридоре. Соломон ждал, пока она позовет кого-то из старших, но из недр помещения не доносилось ни звука. Ни голосов, ни топота ног. Коридор разветвлялся направо и налево, однако внутри царил кромешный мрак. Переступив порог, Соломон поначалу не мог освоиться после яркого света.
Земляной пол постепенно сменился деревянным настилом. Внезапно из темноты вынырнул молодой, не старше двадцати, парень с пакетиком соленых крекеров.
– Ты хозяин? – приветливо спросил Соломон.
– Нет, сэр, – ответил паренек с набитым ртом.
– Отец дома?
– На плантации.
– Но зовут его Джамус?
– Да, сэр.
– А как твое имя, сынок?
Парнишка прожевал очередной крекер.
– Коулман, сэр. Коул.
– Твоя мама здесь, Коул?
Любитель крекеров кивнул и, сделав знак Соломону, зашагал прочь. Агент проследовал за ним в боковую комнатку, устланную овальным домотканым ковром с расставленной вокруг скудной мебелью. В углу возле окна, выходившего на сахарную плантацию, сидела женщина лет сорока. Заслонившись ладонью, женщина горько плакала, слезы стекали по руке и капали на бежевое домашнее платье.
Соломон собирался окликнуть ее, однако в последний момент передумал. Расспрашивать скорбящую мать – дохлый номер. Пусть лучше поплачет.
– Он в задней комнате, – произнес Коул, не сводя глаз с матери. – Прикованный.
Соломон принялся плутать по дому. По пути ему встретились еще трое ребятишек. Наконец он уперся в запертую дверь рядом с кладовой. Из-за двери доносился характерный лязг цепей и скрип кроватных пружин. Следом раздалось леденящее кровь карканье. Соломон вздрогнул, но после сообразил – кричали вороны на бельевой веревке. Значит, он на месте.
Дверь открывалась в коридор. Комната больше походила на чулан, нежели на спальню, хотя у дальней стены стояла кровать, застеленная тонким матрасом без простыни. На кровати, спиной к двери, лежал худенький мальчик. От металлических перекладин к кандалам на щуплых лодыжках и запястьях ребенка тянулись довольно массивные цепи. Изножье матраса было заляпано кровью – мальчик пытался высвободиться из оков, сдирая кожу на щиколотках, ступни у него распухли и размером не уступали взрослому.
Соломон не верил своим глазам – кандалы до боли походили на те, в какие заковывали рабов столетие назад.
В глухой, без окон, комнатушке даже дышалось по-другому. Атмосферное давление здесь близилось к нулю, как в разгерметизированной кабине пилота. Словно издалека доносился странный звук – нечто среднее между звоном и гулом, – какой возникает после продолжительной тренировки на стрельбище. К звону в ушах добавилась слабость, рассудок словно заволокло пеленой. Соломон ощущал себя радиоприемником в мертвой зоне.
