– Не потерпит, – вздохнул я, – разве ты не понимаешь?
– Тогда вот что. Слушай внимательно. Секретарь там Анна Николаевна, старая моя приятельница. Не последний человек. Скажешь, что от меня, объяснишь, она тебя к нему проведёт, пособит. Я ей сейчас позвоню.
Я поехал в министерство. Было над чем поразмыслить. Я для Никиты не самый удачный, мягко выражаясь, проситель, а Ирина Семёновна не лучший объект для его благодеяний. Потому что, уверен был я, вряд ли забыл он ту историю на первом курсе, не таков Хренотень, чтобы и через тридцать лет не поквитаться. Андрей его не узнал, а он, интересно, узнал Андрея? И узнает ли меня? Я теперь в отличие от Никиты обзавёлся не только усами, но и бородкой, поседел изрядно. А если не узнает, не вспомнит, надо ли говорить ему, что хлопочу за Ирину Семёновну? Уж её-то он наверняка не забыл. Сказать, что радею за какую-нибудь свою родственницу? Чем сможет пособить мне эта Анна Николаевна? И как чаще всего в подобных случаях поступал, решил ничего наперёд не загадывать, действовать в зависимости от того, как станут разворачиваться события. Предполагал, однако, что если всё-таки вспомнит Никита меня, то повести себя может диаметрально противоположно. В первом варианте сначала, конечно, покуражится всласть, отведёт душеньку – покажет кто теперь он и кто для него я. А перед тем как всё-таки снизойдет до такой мелюзги, так на мне потопчется, что день и час этот проклянёшь. И ради удовольствия поизгаляться надо мной никакого протеза может не пожалеть, с барского-то плеча. Я же ради Ирины Семёновны вынужден буду молча сносить эту фанаберию, желчь глотать. Но был и другой вариант, не менее вероятный: дальше порога меня не пустит, больше минуты слушать не станет – слишком занятой он человек, чтобы на такое фуфло время своё драгоценное тратить. Тогда что? – на венценосную тёщу уповать? Да и рекомендованная Андреем пособница не казалась мне надёжной – какая-то секретарша всего лишь, не более того.
Но Анна Николаевна оказалась не «какой-то» секретаршей, об этом судить можно было уже по тому, как выглядела она – благородно лилово-седовласая, прямоспинная, с тем выражением посвящённости на лице, что сразу даёт понять, какого полёта птица. Но прежде всего по тому, как она, по-свойски тукнув согнутым пальцем в дверь, вошла в петровский кабинет не дождавшись разрешения. Меня же она встретила приветливо, сказала, что Андрей Ильич ей звонил, а Ирину Семёновну, оказывается, знает она, посетовала, что такая беда с ней приключилась. И что повезло нам, у Никиты Мефодьевича сейчас как раз никого нет, можно спокойно поговорить. Вышла от него через пару минут, сказала, что Никита Мефодьевич ждёт меня.
Прав был Андрей, в самом деле непросто было узнать в этом грузном, оплешивевшем, в сильных очках человеке былого бравого, поджарого усача. Зато меня он узнал, растительность на лице меня не спасла, глаз у него был по-прежнему зоркий, цепкий, толстые стёкла очков не помеха. Он даже – вот уж память! – трудную фамилию мою умудрился вспомнить. И что поразило меня – улыбнулся мне радушно, пригласил к столу, предложил сесть поближе.
– Ну, привет, привет, Номоконов, целую вечность не виделись, давай, рассказывай кто ты, где ты, как живёшьможешь!
Откровенно сказать, приятно мне стало, что так хорошо он меня встретил, честь оказал, не корчил из себя никого. Я вкратце поведал ему, где, когда и кем работал, чем сейчас занимаюсь. Никита, слушая, ритмично кивал головой, не понять вот только было, удовлетворённо или просто фиксируя мною сказанное. Затем, сокрушено вздохнув, изрёк:
