Лисия пришла, хоть я и не думала, что придет. И Альвине пришел. Этому вообще приглашения не нужны были. Он семья, даже Мар это принял, но никогда не отказывал себе в удовольствии поперебрасываться с Эфарелем колкостями. После ужина бывшие супруги остались пошептаться в столовой, а мы с детьми пошли в гостиную.
Я вздохнула, покосилась на входную дверь. В последнее время Мар повадился прятаться. Не целиком, так, будто едешь знакомой улицей и вдруг перед носом стенка и знак объезда. Поэтому мне не всегда удавалось обнаружить его самого на подходе к дому, а порой он, пользуясь начальственными привилегиями, и вовсе гранью шастал.
С кухни потянуло чем-то некондиционным, что было странно, потому что сегодня там возилась Годица. Ее вообще-то в гости позвали и за детьми присмотреть, но она была бы не она, не отправься на кухню строить нашу кухарку в три ряда под сковородками.
Я бросила на полу у кресла черновик великого опуса, опрометчиво поименованного Маром работой на соискание степени магистра темной магии, который освежала в памяти от скуки, и отправилась любопытствовать.
“Плотность задымления помещения измеряется количеством топоров, развешанных в одном кубическом метре воздуха”, – споро перевел мой мозг фразу “хоть топор вешай” на исключительно умный язык, коим полагалось изъясняться в магистерской.
В сизых клубах, вяло тянущихся к вытяжке, нашлась озадаченная Годица. Полуорка вертела в руках погрызенный регулятор температуры от духовки, внутри которой дотлевали остатки чего-то, наверное, вкусного.
– Мощно, – прокомментировала я.
– Отож! – изумлялась Годица. – Сколько помню, тут ничего не водилось, откуда крысы? Да еще ушибленные, чтоб вместо харчей магпласт грызть.
Я задумалась. Сильно сомневаюсь, что мы с Маром недостаточно отвратительные круги в систему охраны дома встроили. Если бы я сама чертила, одно, но Марек лично с мелками бегал, глазами блестел и шутки неприличные шутил про окружности, дуги и вписанные фигуры. Вот, кстати, где его собственную фигуру носит? И магфон молчит.
Задумавшись, прошла мимо двери в столовую и замерла. В гостиной говорили интересное. Я моментально почувствовала себя неловко, но все равно осталась стоять и слушала.
– Най все время здесь, будто своего дома нет. Неужели ты не видишь, что с ним что-то происходит? – беспокоилась Лисия.
– Вижу, – спокойно и тепло отзывался Альвине, – и даже знаю, что. Это нормально, Лис. И потом, тьма так притягательна, устоять невозможно, тебе ли не знать?
Он непременно сейчас улыбается, а Лисия краснеет. Лис вообще легко краснеет и становится очень милой.
– Но… но она совсем дитя, как такое вообще возможно?
– А чего ты взяла, что это Элена? – он всегда так говорил, с ударением на последний слог, протягивая “л” неуловимым музыкальным тоном.
– О… О… И… И что теперь с этим делать?
Действительно, что мне теперь с этим делать?
– Зачем с этим что-то делать? Разве в любви есть что-то дурное? Люди… Упрекаете нас за холодность и тысячелетние правила, а сами стыдитесь чувств и прячете сердце там, где его нужно открыть. Я думал, ты поняла это, пока мы были вместе, пусть и недолго.
Мои плечи обнял теплый свет, и я точно знала, все, сказанное Альвине для Лисии, было сказано и для меня тоже.
– Но мальчик переживает! – волновалась мать, и я ее даже понимала.
– У него возраст сейчас такой, он переживает по любому поводу. Уже поздно, Лис. И… нам, кажется, пора.
