Профессиональный убийца отмер, решив спросить:
– Валентин, это ты?
– Это – настоящий я, – голос Валентина-подростка был ожидаемо выше. – Насколько мне помнится, кровиры не трогают тех, кому меньше четырнадцати лет?
Бледный вернул антагу в ножны, после чего заявил:
– Тебя я не трону. Что с тобой делать дальше, пусть решает Кадурин. Но готовься к тому, что правду о тебе узнают все…
И «воин» стянул с правой руки перчатку, после чего щелкнул пальцами.
– Стой! – воскликнула Анфиса, но Бледный уже исчез.
– Проклятье… – выругалась девушка. Валентин на нее спокойно посмотрел, после чего сказал:
– Нам надо уходить – защитный пузырь скоро лопнет…
– Предоставь это мне, – сказала Толбухина, после чего нанесла ему пару легких ударов, от которых тот потерял сознание.
Очнулся Валентин в светлой, просторной комнате. Повернув голову влево, он увидел небольшой стол, сервированный чайным сервизом, вазочкой с фруктами и конфетницей. За столом сидела Анфиса, явно ожидавшая пробуждения поэта.
– Вроде я не перестаралась – живой, – спокойно сказала та.
Валентин медленно поднялся с кровати, потер ушибленную голову в районе затылка, после чего спросил:
– Зачем бить-то надо было?
– Во-первых, чтобы поумнел, а во-вторых, чтобы не мешал своими необдуманными действиями спасать себя, – ответила девушка. – Садись – нам есть о чем поговорить.
– Где я? – удивился Валентин, осмотревшись.
– В одной из комнат моего дома, – пояснила Толбухина.
– Сколько времени прошло?
– Менее суток. Не волнуйся – пока о вчерашнем никто ни слова не проронил.
– Вот это и подозрительно, – признался Валентин, решившись сесть за стол напротив Анфисы.
– Чай будешь?
– Давай.
Толбухина налила терпкую жидкость из пузатого светло-голубого чайничка, протянула чашку Валентину и велела:
– Давай рассказывай.
– Да нечего рассказывать… Понимаю – сглупил. Думал, что в Кадурине есть хотя бы крупица чести, да ошибся. А посылать на дуэль кого-либо вместо себя – это далеко не по-мужски.
– Мне не дуэль интересна – хотя тот факт, что ты перешел дорогу Александру Кадурину, примечателен: Кадурин – редкостный фрукт, – махнула рукой Анфиса. – Как ты выдержал так долго действие чар Идра́нтез?
– Откуда ты знаешь про это заклинание? – искренне удивился Валентин.
– В военном училище нам о нем рассказывали – позволяет человеку стать куда старше, чем он есть. Чревато серьезными внутренними изменениями – бывали случаи, когда неопытные новички использовали Идрантез менее часа, а в результате становились стариками на всю жизнь. А у тебя, судя по всему, все в порядке – даже разделение пополам никак не повлияло…
– Я не знаю, – честно признался Брайтсон, отпивая чай. – Сказали, что у меня – непробиваемый иммунитет к подобным чарам. За два года никаких радикальных изменений не произошло…
– Но для чего тебе понадобилось применять на себе эти чары?
Валентин вздохнул, с грустью посмотрел в чашку чая и, не поднимая глаза на Анфису, начал рассказывать:
– Первые стихотворения я написал, когда мне было девять лет. Ни одно издание не захотело их печатать – ни в Ровде, ни в ближайших городах. Мне сказали, что ребенок не может написать настолько серьезные и взрослые произведения. Не убедил даже эксперимент, когда я написал стихотворение в присутствии самого главного редактора «Голоса Ровды»… Люди были непробиваемы. Я все время грустил, не знал, что мне делать… Когда мне исполнилось одиннадцать, мой учитель русского языка и литературы предложил мне выход. Мы поехали к одному могущественному Чарующему, чье имя я не могу назвать… Он и применил на мне Идрантез. Когда сработало, то учитель нанял людей, которые занялись моей новой биографией, а мне сказал, что я должен вести себя как можно загадочнее, дабы никто не узнал меня настоящего. Так родился Валентин Брайтсон, которого мгновенно опубликовали, забыв о том, что когда-то подобные стихотворения показывал маленький мальчик.
