Весь год и все знойное лето жил без каникул и увольнений, как в обмороке. Пришла осень, и начался новый научный предмет: парашютоведение. Сначала теорией нас напичкали, потом складывать парашюты учили, я их штук десять уложил на «хорошо» и «отлично». И начали мы прыгать, но сначала без парашюта – с двух метров, потом с трех, и все выше да выше. Потом нас то ли на башню загнали, то ли на минарет. Далеко в степи древняя столица ханства была, и с башни ханская дочь якобы прыгнула. Не знаю, но готов верить. Поднялся я туда, пристегнули ко мне парашютик, как в парке культуры и отдыха, и скомандовали: «Прыгай!» Прыгнуть-то я прыгнул… Но приземлился неловко, вывихнул лодыжку. И в больничку попал дня на три.
Вот от этого отпуска, последовавшего после падения с башни, что-то во мне оборвалось.
В разведшколе мне сны не снились, глаза закрывал – сразу проваливался. И в больничке в первый день тоже провалился во мрак и проспал часов двадцать. Зато потом начал видеть страшные сны. Прямо галлюцинации. Видения. Про одно и то же, про непостижимую высоту и с неё – падение камнем. Например, будто я муравей, гладенький такой, легкий, с жевалом на рыжей мордке, бегу шестью ножками по нагретой крыше какого-то здания и начинаю вдруг по откосу скользить… и вроде откос все круче становится. Но все же я, муравей, за самый край крыши цепляюсь тонкими задними лапками, повисаю мордкой вниз, и голова моя глупая тяжелеет, тяжелеет, тянет страшная ее тяжесть всего меня вниз, в бездну!.. Я – падаю!.. И просыпаюсь – потому что ору во все горло. И так все время: засну – проснусь в ужасе. И во всех снах я какое-то мелкое, но очень живое существо, ну тварь божья, бессловесная, но смышленая и с душой. Так вот душа-то моя на высоте хочет воспарить, а плоть хлипкая тяжелеет страшно и вниз тянет – к тверди. Которую почти что не видать, но я ее твердость издалека чувствую каждым своим волоском, который от ужаса дыбом становится…
Вот. Лодыжка моя прошла, но умом я помутился. Забыл начисто, чему учили, первым делом – азбуку Морзе. Стал я после больнички на занятиях спать с открытыми глазами, за обедом уминать все до крошечки, сапоги не каждый день чистить и с чувством глубокого облегчения сидеть в полном покое и одиночестве на губе. Как будто цепи с меня спали и я вернулся к своей исходной форме и объему, стал самим собой. За каких-то две недели жирком подернулся. Выпить захотел – просто невыносимо. И выпил с одним механиком тормозной жидкости. Механику ничего, а я желудок обжег и снова в больничку попал. Там те же дела, падаю и погибаю.
Но только в казарму меня вернули – час мой пробил, судный день настал, и сны стали явью. Среди ночи крики «Тревога! Подъем! По машинам!» – и увозят нас в крытых полуторках в степь широкую. Холодно, темно. Стоим, дрожим. Перед рассветом в пустыне четыре ведра соляры поставили и подожгли. Слышим – самолет летит. Приземлился он в заданном нами квадрате. Дверь открылась, выкинули нам мешки, в них парашюты и комбинезоны. Мы их разобрали, в комбинезоны поверх формы нарядились, кому как повезло, я в своем утонул. Парашюты приказали самим для себя складывать, самостоятельно. Сумерки еще, ветерок предутренний задул. Складываю я парашют и понимаю – забыл не только азбуку Морзе, но и как парашют складывать, не помню. Ветер стропы путает, ротный торопит, матерится… А я чую, что пребываю в том самом последнем страхе муравья на крыше.
