Консьерж-охранник был знакомый. Улыбнулся Лидке, поднял трубку со своего пульта:
– Клавдия Васильевна? К вам пришла Лида Сотова… Да. Хорошо. Поднимайся, – это уже Лидке.
Клавдия Васильевна была Славкиной матерью. Значит, депутата Зарудного нет дома… А Лидка рассчитывала его увидеть. Именно сегодня.
Двери открыл Славка.
– Привет.
– Привет, – отозвалась Лидка, втягивая запах зарудновской квартиры, неповторимый запах дерева, кожи и еще чего-то, чему не было названия.
– Проходи…
Их со Славкой отношения напоминали теперь трогательную детскую дружбу, как ее описывают в книгах. С тех пор как депутат Зарудный убедил Лидку в том, что она, Лидка, не столько сексуальный объект для Славы, сколько романтическая привязанность. В том, что единственная глупость простительна и нельзя сразу же ставить на человеке крест. В том, что ему, депутату, слишком важно душевное здоровье сына… И еще во множестве спорных вещей убедил ее депутат Зарудный, не сразу и не без труда, но все-таки убедил, потому что Лидка захотела быть убежденной… Депутату Зарудному случалось убеждать кое-кого покруче Лидки Сотовой. Где бы он был сейчас, если бы не умел убеждать.
В Славкиной комнате она выгрузила из сумки две кассеты в потрепанных обложках:
– Вот… Как договаривались.
– Спасибо, – сказал Славка.
В прежние времена он сказал бы: «Спасибо, Пигалица». Но теперь он не произносил Лидкиного прозвища. Никогда.
Славка включил телевизор, сунул в видик первую из Лидкиных кассет. Экран пошел полосами, потом прояснился. Любительская съемка, первое сентября в лицее, старшая группа перешла в третий класс, средняя – во второй, а вот младшая группа – первоклашки…
Кассете было почти девять лет. Кое-где лента осыпалась, но смотреть все равно было интересно. Детские мордашки, подумать только, Лидка, оказывается, забыла, как выглядят дети. Рысюк такой смешной, что невозможно сдержать улыбку. Вот дети-одноклассники… да и сама она, Лидка, не лучше. Пухлые щеки во все лицо и белый бант на макушке.
– А вот я, – сказал Зарудный, когда камера прошлась по лицам ребятишек из средней группы.
Лидка рассеянно кивнула:
– А я уже забыла об этих кассетах… Там еще день рождения есть, Новый год…
Смотреть на детей дольше двух минут оказалось противно. Как будто это не собственное Лидкино прошлое, а совершенно чужие, незнакомые, раздражающе глупые дети. Эти круглые щеки, короткие ноги, большие головы…
– Когда твой отец вернется? – спросила она, поглаживая диванный валик.
– Не знаю, – отозвался Славка после паузы. – Никогда не знаю… А что?
– Ничего, – Лидка вздохнула. – Знаешь, в сегодняшней «Деловой газете» большая статья про… этих… которые апокалипсис предсказали.
– Опять?! – насупился Славка. – Елки-палки, ты все еще считаешь? И сколько там осталось, семьдесят два дня?
– А ты откуда знаешь? – после паузы спросила Лидка. – Считал?
Славка смутился. Покраснел до ушей и разозлился, как блоха:
– Делать мне нечего, только вот дни считать!
– Но ведь считал, – сказала Лидка тихо.
Славка фыркнул:
– Только отцу не говори. Засмеет.
Галдели противные дети на экране. Славка откинулся на диване и поджал под себя ноги; Лидка смотрела на него, и ей не верилось, что вот этот самый парень сперва безумно ей нравился, потом пугал, потом вызывал отвращение. Почему-то его насмешки не задевают ее, его похвалы ей неинтересны… Он скажет: «Ты дура», – она и не почешется. Но вот если сказано будет: «Отец сочтет тебя дурой»…
