Аромат рябины (сборник) - страница 28

Или:

– А ты знаешь, милый, в этой типографии семнадцатилетний Есенин работал простым наборщиком…

Начав, Антон уже не мог остановиться. Но рассказывал всегда так живо и красочно, что слушать его было одно удовольствие.

И почти всегда разговор заходил об однополой любви. Как поведал мне Антон, в начале двадцатого века это явление вошло в моду, так как поощрялась всяческая свобода от предрассудков. У Марины Цветаевой была лесбийская связь с известной в то время поэтессой Софьей Парнок, Михаил Кузьмин, Сергей Городецкий, Николай Клюев, популярные в то время поэты, были гомосексуалистами и не скрывали этого. И не только они. Клюев взял под свое покровительство юного Сергея Есенина, опекал его всячески и называл своим женихом. Но тут Антон был категоричен и уверял, что между ними никогда не было физической близости. В некоторых публикациях есениноведы пытались доказать обратное, но Антон, который чувствовал природу Есенина как свою собственную, утверждал, что несмотря на прижизненную славу, скандальную известность, внешний лоск, Есенин в глубине души не изменился и так и остался деревенским пареньком с цельной, чистой и мудрой душой. И к гомосексуализму он не испытывал ничего, кроме отвращения здоровой мужской натуры. Возможно, он прав, спорить не берусь, тем более я не специалист в этой области. Как-то я спросил у Антона, почему он сам не пишет стихи. Он глянул на меня удивленно и огорченно, словно не ожидал от меня такого вопроса, а потом как-то сник и тихо ответил:

– Бог не дал.

Май был сказочным, деревья буйно цвели, небо сияло незамутненной чистотой, птицы заливались, и мы в выходные много гуляли. Я, после того как в автокатастрофе погиб мой друг полгода назад, носил одежду исключительно черного цвета и никак не мог избавиться от этой привычки. Это превратилось в какую-то манию и начинало угнетать, особенно после знакомства с Антоном. Но он, всегда видя меня в черном, решил, что это мой излюбленный стиль. Я не стал разубеждать его, так как не хотел говорить о погибшем друге. Боль была еще слишком сильна.

Но однажды ранним субботним утром я, измученный бессонной ночью, не смог справиться с очередным приступом тоски и поехал на кладбище. Ночью прошел сильный дождь, и утро выдалось сырым и туманным. Мир выглядел созданным искусственно, словно декорация для какого-нибудь мистического фильма. Кресты и ограды проступали сквозь туман искаженными размытыми очертаниями, влажные стволы деревьев казались черными зыбкими колоннами. Стояла абсолютная и какая-то ватная тишина, и я подумал, что смерть – это коробка, набитая белой ватой, в которую падаешь и неотвратимо погружаешься с головой. И эта вата постепенно забивает рот, нос, глаза, ты перестаешь дышать, слышать и успокаиваешься навеки в этом плотно окутывающем тебя ватном мире.

Я приблизился к могиле и остановился, тихо позвав умершего по имени. Тишина в ответ, хотя я и не ожидал ничего другого, почему-то уничтожила последние остатки самообладания. Я опустился на маленькую скамейку и начал говорить что-то страстное и бессвязное. Со дня смерти еще не прошло года, и памятник установлен не был. Я заказал лишь кованую ограду. Выкованные дубовые листья на ней были опущены вниз и блестели множеством мельчайших капелек влаги. Мне казалось, что это слезы, мои слезы, которыми я оплакивал смерть друга.

Не знаю, сколько я так просидел, но постепенно боль уменьшилась. Открыв глаза, я заметил, что туман понемногу рассеивается и уходит вверх. И словно с этим туманом моя тоска истончалась, редела, становилась прозрачней и легче. Я смотрел на холмик могилы и пытался закрепить и усилить ощущение легкости, которое появилось в душе. И вот я уже мог произносить имя умершего друга без неудержимого желания расплакаться.