Широкоплечий, на полголовы выше меня, с точно резцом прорезанными удлинёнными, чуть на выкате голубыми глазами, обрамленными длиннющими ресницами, рыжеватый, с длинным носом, заканчивающимся квадратным раздвоенным кончиком (сейчас я бы сравнил этот нос со шнобелем молодого Жерара Депардье), он смотрел на мир как бы чуть-чуть со стороны. Взгляд его был то насмешлив, то грустен, то внимателен, но никогда не зол и не равнодушен.
От одноклассниц с улицы Латышева я узнал, что живет он с матерью, работающей мотальщицей на заводе «Стекловолокно». Отец «сидит», а Растям как «трудный подросток» состоит на учете в детской комнате милиции. Всё это было где-то там, аж у стадиона, на улице Латышева.
Не припомню случая, чтобы Растям на кого-то повысил голос или продемонстрировал свою физическую силу. В отличие от меня, по школе он не бегал, а ходил, никогда не дрался, впрочем, задеть его никому и в голову не приходило. Вел он себя как человек взрослый, с достоинством, что ли…
Но при этом он был все же подростком, как и все мы. Списывал у меня безбожно, потому как уроков никогда не учил. С увлечением рассматривал мои альбомы с марками, рисовал на полях самолеты и танки.
Уже через неделю можно было сказать, что мы с соседом по парте подружились.
Преподаватели, поначалу ожидавшие от второгодника «сюрпризов», через месяц уже не обращали на Растяма никакого внимания, ведь был он всегда тих и внешне послушен. К доске его не вызывали, письменные работы оценивали автоматическими «тройками», даже если списано было буква в букву «на пять».
В мае, когда до конца учебного года оставалась всего неделядругая, заболела наш классный руководитель. Отменили последнюю пару по математике.
– Пошли скупнемся, – предложил мне Растям.
Доехав на трамвае до молокозавода, мы уже спускались вдоль забора по полузасыпанному речным песком асфальту к речному трамвайчику, когда Растям показал на часы на моей руке и бросил как бы невзначай:
– Спрячь «котлы».
Большие, не по моей подростковой руке, с фосфоресцирующими стрелками, мне они нравились, несмотря на чуть разъеденную снизу позолоту корпуса.
Я молча расстегнул браслет и сунул «котлы» в карман брюк. Впереди замаячил Обливной остров.
Старенький речной трамвайчик суетился между берегами, перевозя людей на пляж и обратно. Всего-то метров по пятьдесят туда-сюда.
Мы забрались под настил причального понтона, где уже сидели на корточках несколько пацанов в мокрых сатиновых трусах, покуривая «беломорины».
Одного из них я узнал, он учился в параллельном классе.
Поздоровавшись с каждым за руку, представив меня товарищам, Растям разделся до таких же, как у них, черных сатиновых трусов до колен. Мои плавки удостоились скептических взглядов, но насмешек и комментариев не последовало. Аккуратно сложив одежду в стопку, я накрыл ею сандалии, взобрался на понтон и нырнул, тщательно вытягивая тело в струнку, в бутылочного цвета воду.
Что для волжанина 50 метров? Несколько гребков, и мы уже нежились на пляже, зарывшись в золотистый волжский песок.
Дунув на поднятый с песка окурок, Растям попросил у загорающего рядом мужчины спички, прикурил, затянулся и стал смотреть на воду.
Молчание длилось минут пять. Я как всегда не выдержал и спросил первым:
– Ты куда после школы?
Растям отщелкнул в воду окурок:
– Не знаю. Это не имеет значения.
Я удивился:
– Почему? Я вот хочу закончить десять классов и поступить в Рыбвтуз.
