– Люблю я летом с удочкой
Над речкою сидеть…
Его Николай Пастухов, бывший кабатчик, написал как раз в средине девятнадцатого века, раз уж про дела вековой давности вспоминаем. И опубликовал в сборнике «Стихотворения из питейного быта». Поднялся от питейного откупщика до миллионера, газету издавал и очень удачно. Интересный был человек, очень рыбалку уважал. Но именно на рыбалке с ним такая трагедия приключилась: убил пацанчика. Деревенские детки купались там или кричали как-то громко, а он в лодке на реке сидел с удочкой. Вытащил револьвер, думал, что не заряжен и решил испугать, нажал на курок да и выстрелил в сторону детей. Убил мальчонку. Жестоко, говорят, после раскаивался, старался вину загладить, дал несколько тысяч рублей семье погибшего ребенка, поставил на могиле мальчика мраморный памятник, внес в земскую управу изрядную сумму на учреждение школы в память убитого. От суда и следствия откупился. Но мать погибшего мальчонки миллионера Пастухова не простила, более того – прокляла его. Проклятие матери оказалось сильнее всяких денег: уже взрослые дети Пастухова – дочь и сын – через девять месяцев после гибели деревенского паренька умерли от болезней в муках. Быть может – и все мы ими, невинно убиенными, проклятые?
– Историк тот, кто старое помянет, истерик тот, кто старому неймет, – по-доброму грустно усмехнулся Никодим Константинович.
Помолчали. Слишком уж тема серьезная, пусть и своевременная, но очень даже не ночная, в разговоре всплыла. Выпили еще на дорожку, собрались, свернули стойбище, костер притушили, руки накрепко друг другу стиснули и разъехались. На берегу осталась темнота.
Башкирия, г. Уфа – Мечетлинский район, село Большеустьикинское
Октябрь 2020 г.
– Живы дети, только дети, – Мы мертвы, давно мертвы. – Смерть шатается на свете… Уважаю тезку моего Сологуба, – заявил Федор. И хлебнул из коньячной чекушки.
– Не трави душу, кончился «Серебряный век», все кончилось, – сказал Андрей, объезжая перегородившую трассу фуру.
– Раньше говорили, что человек черствеет, постоянно находясь рядом со смертью. А я всегда считал, что человек черствеет от телевизора. Телевизор – вот самое жуткое доказательство загробной жизни: включил его – люди ходят, чего-то говорят, выключил – и все они умерли. Снова включил – а там уже другие ожили и снова изображают жизнь, – продолжил Федор и снова отхлебнул. Достал из кармана очередной шоколадный батончик, хрустнул оберткой и зажевал. – Человеку не нужно было жить, ему достаточно было смотреть жизнь по телевизору. А сейчас нам с тобой приходится жить. Когда нет телевизора и все умерли.
Андрей не прочь был чего-нибудь перекусить, но только не шоколад – лет этак пять назад у него обнаружился диабет, пусть и в достаточной легкой форме, без инъекций, но с обязательными таблетками и диетой. Таблетками запаслись в одной из аптек, но Андрей их почему-то не принимал. При этом чувствовал себя довольно бодро. И решил, что таков результат непомерного стресса, реакция организма на все случившееся. Хотя от шоколада напрочь отказывался. Потому что отвык.
– Федя, ты поройся там и сделай мне какой-нибудь бутербродик, лучше с сыром – чего-то с души воротит от этих навороченных сервелатов, – попросил Андрей. – Так-то бы остановиться спокойно и закусить по-человечески, но трасса пока свободна, без хлама, и если едем – то едем…
