Асафетида - страница 14

В среднем ярусе за стеклом – хрусталь и фарфор. Зеркальный задник умножает вдвое богатство ушедшей эпохи. Николай открыл одну из дверок, достал чайные кружки с нежно-розовыми цветами и две хрустальные розетки.

Он отлучился вновь, вернулся с литровой банкой желто-коричневого повидла и разложил его по розеткам:

– Грушевое! Угощайтесь! – Не успел он сказать это, как тут же опять скрылся из виду.

Слева от окна был красный угол с иконами: Христос Спаситель, «Троица» Рублева в маленьком списке, какие-то святые.  С противоположной стены на небожителей глядел взглядом неподвижных глаз молодой мужчина в военной форме. На фотографии на голове у него была такая же фуражка, как у хозяина квартиры, в чертах лица угадывалось семейное сходство. Старший брат или отец, я постеснялся спросить. Сам Николай заметил, что я рассматриваю портрет, но ничего не сказал. Он стоял перед столом и в руках держал тарелку с нарезанным батоном.

Дверь в кладовку, куда можно было попасть из единственной комнаты, была снята вместе с петлями. Внутри был уборочный инвентарь: швабры, веники, круглые и квадратные ведра. На полу лежала груда ветоши, которая на моих глазах вдруг внезапно заворошилась, и наружу полезло что-то темное. Я уже приготовился к очередному кошмару, но выбравшееся на свет существо оказалось живым черным котом.

– Уголек, – представил кота Точкин.

Полуприсядью кот сделал несколько робких шагов по паласу и при этом не отводил от меня взора.

– А это Ворон, – сказал хозяин и легонько ткнул пальцем в предмет на верху «стенки», который я до сих пор принимал за меховую шапку. Чтобы дотянуться до него, Точкину пришлось встать на цыпочки. Разбуженный кот одарил сначала хозяина, потом меня недовольным взглядом желто-зеленых глаз.

Выяснилось, что Ворон с Угольком не родственники, а «как бы друзья». Первого еще котенком Точкин подобрал на работе, то есть в подъезде. Накормил, попоил молоком и устроил у себя дома. Место на шкафу он облюбовал сразу и вниз спускался только в туалет или перекусить. Нрава Ворон был не слишком доброго, и Точкин предупредил, чтоб я не вздумал ни в коем случае пытаться его погладить.

Уголек, такой же черной масти, появился в квартире уже взрослым. Где-то у себя в гаражах его в полумертвом состоянии подобрал Любимов и принес на выхаживание к Точкину.

Точкин получал пенсию по инвалидности и мыл подъезды в нашей и в двух соседних пятиэтажках. Он был первым соседом, с которым мы познакомились, когда переезжали. Бабушка, сколько я помню, стояла в очереди на квартиру по социальной программе, наконец нам дали ее, и прошлым летом мы смогли выехать из малосемейной общаги, где я провел бо́льшую часть жизни.

Когда с первой партией вещей мы вошли в подъезд, он как раз отдыхал между первым и вторым этажом, сидя на ступенях рядом с ведром с грязной водой. Увидев нас, сосед поднялся и объявил: «Разрешите представиться, лейтенант Точкин». С широкой улыбкой на лице он пожал мне руку, легонько поклонился бабушке и помог перетаскать кутюли в квартиру. Что его зовут Николай, мы узнали позже – от соседей.

Несмотря на следы от сильных ожогов по всему лицу, вряд ли кто назвал бы внешность лейтенанта отталкивающей. На месте бровей у него были два шрама, но ясные глаза под ними светились добротой.

Бабушка перевела взгляд с парадной офицерской фуражки на швабру, которую наш новый сосед сжимал в руках наподобие винтовки, и не сразу свела концы с концами. Уже потом она пригласила его зайти и терпеливо выслушала рассказ о недавнем явлении Богоматери в часовне Георгия Победоносца при 76-й гвардейской десантно-штурмовой Псковской дивизии и даже умудрилась что-то поддакнуть, но, когда за помощником закрылась дверь, вынесла шепотом беспощадный диагноз: «Дурачок».