Не помня себя, я бегу по дорожке среди сочно зеленеющих деревьев и оказываюсь на первом этаже нужного корпуса ровно в два. Здесь я должна встретиться с Кречетовым. Оглядываюсь – никого, кроме больных, которые по случаю летней погоды бродят в тапочках на босу ногу. Значит, надо ждать. Усаживаюсь на пластиковое сиденье в лифтовом холле и продолжаю гуглить. Поисковое поведение – естественная реакция на стресс. Мне нужно как можно больше знать о своей болезни, чтобы обрести хотя бы иллюзию контроля.
Пятилетняя выживаемость. Схемы лечения. Варианты нозологии. У рака огромное количество разновидностей. Опухоли, расположенные в одном и том же органе, могут быть совершенно разными по агрессивности, по-разному реагировать на то или иное лечение. Но конкретную нозологию показывает исследование биопсии, которого у меня пока нет. Значит, мне нужна общая статистика по диагнозу. У меня, судя по словам земского доктора, первая стадия. Это значит, что 90% за то, что я проживу еще минимум пять лет. Предположим, на самом деле все хуже и стадия вторая. Ну что ж, 70% пятилетняя выживаемость – вроде неплохо? Но проклятая привычка к устному счету тут же заставляет прикинуть: сто минус семьдесят – это тридцать. Один шанс из трех, что с этой минуты я не проживу и пяти лет. Это значит – у меня будет еще максимум пять вёсен. Пять или даже меньше дней рождений. Я смогу пять раз встретить Новый год – если очень повезет. Обратный отсчет начался. Каково это, печь пирог с осенними яблоками, зная, что не доживешь до следующего урожая? Антоновка будет, а меня – не будет.
Конечно, я давно знаю, что рано или поздно жизнь заканчивается смертью. Но, как и большинство живущих, до сих пор я вполне успешно отворачивалась от этой простой истины. У нас даже завещание писать не принято, чтоб не накликать неизбежное. Я всегда была за порядок в документах и завещание у меня есть. Но с того момента, как я узнала о своем раке, ощущение неизбежности смерти словно отгородило меня от окружающего мира прозрачной стеной. Сквозь эту стену проникает только практичное и нужное. Я реагирую на информацию, могу работать и перемещаться в пространстве. Я вижу блики света на листьях, чувствую запах кофе – но никаких эмоций по этому поводу больше не испытываю. «Я умру. Я точно умру. Я очень скоро умру», – монотонно думаю я, рассматривая тонкую жилку на внутренней поверхности запястья. Кожа там полупрозрачная, сосуды просвечивают голубым – значит, холодный цветотип, невпопад думаю я. Чувствую на клеточном уровне, как запущенная в теле программа смерти отстукивает оставшиеся мне секунды, как таймер на бомбе в финале боевика: тик-так, тик-так. Это жизнь, и она вот-вот закончится. С бомбой торговаться бесполезно, жить мне не до ста. Я боялась стареть? Ну вот, теперь есть все шансы не дотянуть и до пятидесяти. С холодным цветотипом или с теплым – неважно. Тело – мое единственное вместилище, другого способа жить пока не придумали. И это тело меня подвело. Оно словно услышало меня и решило не стареть.
Никаких признаков Кречетова у лифта по-прежнему нет. Я долго думаю, как быть, и наконец, решаю: подожду час от назначенного времени и напишу еще смс. Ответит, когда закончит операцию или прием.
«Павел Сергеевич, здравствуйте! Я приехала к 14, как вы велели, жду вас у лифта».
Ответ прилетает почти мгновенно.
«Второй этаж, кабинет 242».
