– Экий ты, батька, говорун!
Савва развернул лист бумаги, поскреб сухим пером в скомканных волосах на голове, макнул его в чернильницу и, заперев дыхание, начал строчить, писать.
Закончив работу вынул тугой кожаный мешочек, посыпал буквы мелко толченным песком, подержал на ветру, сдул и протянул грамотку Максиму.
– Храни пуще глаза! И меня, старого, не забывай.
– Не забуду, батька. Вот заведу кузню, и сделаю тебе добрую чернильницу из железа.
Они долго шли по пустынной дороге, пока не проголодались. Савва насобирал сухих листьев, веточек и достал круглое и толстое стекло.
– Гляди, Максим! Сейчас этим волшебным стеклом мы костер запалим.
– Да ну!
– Я его солнцеглазом зову. Мне его один ученый немец отдал за книгу. Оно буквы увеличивает. А если поймать солнечный луч, то оно любое дерево зажжет, а листья – плевое дело.
Максим пригляделся и увидел, что на растопке приплясывает крохотный солнечный зайчик. Через мгновение листья задымились, Савва дунул, и сучья охватило пламя.
– Вот это кресало! – восхитился Максим. – И железо может прожечь?
– Железа не прожжёт, нагреет, но не сильно. Для твоей кузни оно не надобно.
– А кому же оно потребно?
– Звездочётам, тем, кто звезды смотрит. Они от нас далеко, дальше солнца. Но это не для твоего ума.
Максим обиделся.
– Что, я не уразумею?
– Видишь ли, Максим, то, что я могу тебе открыть, дело, запрещённое святым православным собором. Но один польский монах спознал, что солнце стоит на месте, а земля вокруг него ходит, и от этого бывает день и бывает ночь.
– Как же земля ходит? Это солнце поднимается и опускается, а земля от века на одном месте.
– Забудь мои слова. Живи со своим понятием, нечего голову мутить.
Максим бросил в кипящую воду толокно, посолил варево, кинул сухарь Пятнашу. Пес съел его, обнюхал траву и опять уставился на хозяина. Потом насторожился, выбежал на дорогу и гавкнул. В ответ раздался недальний собачий брех.
– Ах ты, Господи! – забеспокоился Савва. – Уйти не успеем. Что за люди? Если стража или стрельцы, то не лезь наперёд, пока не спросят. Да саблю отцепи, сунь в куст, а то за вора примут!
По дороге, вихляя высокими колесами, ехали две запряжённые двуконь телеги. На них сидели две жёнки и ребятишки. Четыре мужика за ними следом. За последней телегой на привязи волоклись корова, две козы и теленок.
– Переселенцы! – сказал Савва. – Барин переводит мужиков на новые земли. Наши попутчики.
Не дойдя до костра несколько шагов, мужики сняли шапки и поклонились.
– Можно мы рядом пристанем, крещёные? – спросил степенный мужик, видимо отец семейства.
– Располагайтесь, мужики! – ответствовал Савва, зорко оглядывая каждого из новоприбывших.
– Мы из Патрикеевой вотчины, что близ Коломны, – снимая с коней латаную веревочную упряжь, объяснил старший. – Царь-батюшка пожаловал нашему боярину сто пятьдесят четвертей земли в Синбирском уезде. Летось две семьи уже уехали, теперь и мы волокёмся. Тут всё, что нажито. Кони слабы, а вот корова – чудо, ведёрница, что ни вечер, то полную лохань молока даёт. Возле неё и кормимся.
– Поздно идёте, – заметил Савва. – Крестьяне отстрадовались.
– Не по своей воле идем, а по барской прихоти. А на здешней земле на наш прокорм полоску засеяли. Так что с хлебцем будем. Боярин спешит взять землю, да мало кто хочет идти в незнаемые края, под бок к нехристям.
– А ты, стало быть, не боишься? – спросил Максим.
