Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика - страница 11

Так что назад в Менск дороги нет.

– И как же сударь тех ворон столько наловил? – заинтересованно спросил Лёдник.

– А сетью! – захохотал Прантиш. – Как рыб небесных! Стащил старую сеть на Свислочи, пошел на кладбище, прицепил к деревьям… Целый мешок птицами набил! Будет теперь гад помнить о Вороненке!

Бутримус почти с уважением улыбнулся.

– А тетрадь твоего друга при тебе?

– Вот… – Прантиш достал потрепанную зеленую книжицу. Лёдник неожиданно с почтением погладил кожаную обложку, уселся в кресло и углубился в чтиво, почти водя длинным носом по страницах. Через некоторое время будто утомленно откинулся, закрыв глаза, и с тоской промолвил:

– Господь забирает лучших… – помолчал, тихо попросил: – Можно я пока оставлю эти записи у себя?

Прантиш позволил… Вороненок хотел бы, наверное, чтобы какой-нибудь знаток оценил его измышления.

Внизу оживала корчма. Слышались чьи-то сонные голоса, застучал кузнец в кузне… Вот уже кто-то лениво ругает своего ближнего, а тот, зевая, отвечает тем же, и доброго утра, родная землица…

– Пойду раздобуду пану поесть… – пробурчал Лёдник, завернулся в свой черный балахон и вышел за дверь. Школяр с трудом встал с кровати, встряхнул головой… Ну надо же, как разговорился со слугой – будто на исповеди. Но сожаления не было. Зато понемногу, как пузырьки со дна кубка со свежим пивом, подымалось опьяняющее предчувствие чего-то необычного, опасного и интересного, ведь приключение без опасности – как затирка без соли… Прантиш даже схватил кочергу, которая стояла в углу, и несколько раз произвел фехтовальные движения… Незаметно перешел от благородных приемов фехтования на мечах и саблях к школярской борьбе на палках-пальцатах, в которой Вырвичу не было равных. Вот так тебе, злыдень, а в печенку не хочешь? А вот просто в сердце! Кубок упал и закатился под кровать, покидая темную дорожку недопитого отвара, будто хотел спрятаться от воинственного пана.

– Я сказал – из комнаты не выходи! Глупая девчонка! Отвезу к тетке в монастырь, там себе сворачивай шею и другим головы дури! Мало в Варшаве натворила! Пока я за тебя головою перед твоим благородным братом отвечаю, будешь, панна, сидеть тихо, как жареный фазан в пироге!

Голос принадлежал человеку грубому и привычному выкрикивать военные команды. Но Прантиш, конечно, сразу высунул в коридор любопытный нос… Незнакомец в черной шляпе с высокой тульей, обвязанной голубой лентой, в черном кафтане, из-под которого виднелись белоснежные кружевные манжеты и ворот-жернов, спускался с лестницы, ступени скрипели под его тяжелыми шагами, брякали шпоры… Вырвич с волнением уставился на непроницаемую, посеченную пьяными постояльцами дверь соседней комнаты, за которыми, похоже, страдала прекрасная дама…

Вдруг в скважине замка той двери показалась шпилька, беспорядочно завращалась, как усик майского жука, что-то щелкнуло, и двери приоткрылись. В щели сверкнул голубой глаз. Прантиша внимательно, безо всякой боязни, изучали, и он постарался придать лицу как можно более важное, стоящее доверия выражение. Видимо, это удалось, потому что дверь приоткрылась шире, и Прантиш увидел самый очаровательный облик, какой только мог пригрезиться школяру. Правда, личико паненки с немного вздернутым носиком и пышными темными волосами, собранными в высокую прическу и украшенную голубыми лентами, было совсем не томно-кротким, как должно приличной прекрасной даме, а самым что ни есть лукавым. Лицо это Прантишу было знакомым: он видел его в почетной ложе школьного театра во время премьеры пьесы «Врата бессмертия» авторства двух школяров с последнего курса, а в действительности – Вороненка-Денисия. Пьеса рассказывала о безвинно погибших благоверных князьях Борисе и Глебе, и прославляла славные роды фундаторов школы, в том числе воеводы, князя Богинского, который осчастливил своим посещением коллегиум. Князь недавно вернулся из Франции и привез с собою самые новые веяния моды. Так что весь зал, к возмущению отцов-иезуитов, глядел не столько на сцену, сколько на расшитый перлами жюстокор, водопады кружев и завитый барашком парик воеводы. Вот рядом с ясновельможным Богинским, дородным, круглолицым, и светился красотой этот цветок, панна Полонейка Богинская, его младшая сестра, которая тоже притягивала взгляд похожим на огромный торт с кремовыми цветами платьем-роговкой на обручах из китового уса, из моднейшей розово-голубой ткани в мелкие букетики, как у фаворитки французского короля мадам Помпадур. Платье было «локтевым» – в нем невозможно опустить руки, приходилось держать их согнутыми в локтях, не в каждую дверь войдешь, а из шелка, который пошел на этот наряд, можно было пошить по крайней мере три платья обычных размеров. Молодой князь Михал имел шесть сестер, и вырос, как одни говорили, среди муз, а другие – среди гарпий. Мягкий характером, он хотел посвятить жизнь в основном музыке и рисованию… Да где там! Родственники в политику колом гонят, как сморгонского медведя на базарную площадь. Стал воеводой, а они подбивают – а чем ты не король? Послали Богинского от саксонского двора с дипломатической миссией в Санкт-Петербург, убедили включиться в борьбу за склонное к любви сердце молодой жены наследника трона Екатерины – она, мол, все будет решать вскоре, а не ее невзрачный муж… Стать любовником российской царицы – крепкая ступень к собственному трону! Только напрасно, не зажглась принцесса от этого огня. Видимо, не нравились ей мягкие да нерешительные, хоть и умел князь отлично играть на флейте, музыку сочинял, и картины писал не хуже итальянских мастеров. Более по сердцу будущей царице пришелся польский посол, красавец Станислав Понятовский. И теперь князь Михал всем видом говорил о своем разбитом сердце и романтических грезах.