– Пошли, – сказал Николаев. – На час.
Сутенер грубовато взял девчонку за локоть, повернул, и она покорно пошла, так же бессмысленно глядя в пространство.
– Давно она?… – спросил Николаев, когда они вышли на проспект.
– Не волнуйся, дело знает.
Они свернули под арку.
– Погоди, – Николаев остановился. Быстро оглянулся по сторонам – никого – и изо всей силы ударил парня снизу в челюсть. Тот лязгнул зубами, отлетел, глухо стукнулся затылком в стену и стал сползать на асфальт. Николаев подхватил его, не давая упасть, замолотил кулаками, постанывая от ненависти. Схватил его за волосы, повернул лицом к равнодушно стоящей рядом девочке:
– Дело знает? Ей же тринадцать, пес! Ей же в куклы играть! – он с размаху ударил сутенера лицом об стену.
В арку вошла женщина, тотчас кинулась обратно:
– Милиция! Милиция! Кто-нибудь, помогите!
Николаев, последний раз пнув парня, бросился бежать в проходной двор. На бегу оглянулся – сутенер кулем лежал у ног неподвижно стоящей девочки.
Послышался стук подкованных сапог; в арке, усиленный эхом, залился милицейский свисток. Николаев, оскальзываясь на мокром асфальте, перепрыгивая через какие-то перила, детские песочницы, промчался по старым арбатским дворам, очутился на Садовом. Здесь остановился, переводя дыхание, огляделся, одернул плащ, сорвал с деревца несколько листьев и пошел к метро, вытирая кровь с дрожащих пальцев.
Как обычно в последние дни, он встретил Валерку после уроков. Она села в машину, накинула ремень и сложила руки на коленях, какая-то заторможенная, неживая.
– Как там? – спросил Николаев, трогая с места.
– Нормально…
Николаев искоса поглядывал на дочь – она пусто смотрела перед собой, безвольно покачиваясь на неровностях дороги.
– Ты бы гуляла хоть немного, – сказал он.
– Не хочу…
– А хочешь, – осторожно предложил Николаев, – пойдем вместе. Подышим немного…
– Не хочу, пап.
В стенном шкафу, там, где обувь, Николаев разыскал свою старую кожаную куртку. Примерил перед зеркалом. Она уже не сходилась на животе, он распахнул ее пошире, поднял воротник. Приколол пару Валеркиных значков с чьими-то ублюдочными рожами. Долго, мрачно разглядывал себя в зеркале…
Он оставил машину на стоянке и двинулся по вечерней улице, глубоко засунув руки в карманы, внимательно поглядывая по сторонам. Пробежался и запрыгнул в автобус.
Автобус был битком набит, Николаева прижали к толстой пожилой тетке. Та неприязненно оглядела его наряд, значки, покачала головой и демонстративно отвернулась.
– В чем дело? – спросил Николаев.
Тетка снова покачала головой. Громко сказала, привлекая внимание пассажиров:
– Совсем уж с ума посходили! Седина в бороду, а туда же…
– Вам что, мои значки жить мешают? – раздраженно спросил Николаев.
– А ты на меня голос не повышай! В милицию сдам, там тебя научат разговаривать!..
Николаев выскочил из автобуса на следующей остановке, постучал пальцем по лбу, крикнул:
– Лечиться надо, бабушка! Не доживешь до коммунизма!
Железные дверцы захлопнулись, отсекая возмущенные голоса пассажиров. Николаев выудил из кармана сигарету, прикурил.
– Не выключай! – к нему подвалил подросток, склонился над спичкой, прикрывая огонь ладонями. Николаев сверху смотрел на взбитые петушком волосы.
– Слушай, чувак… – развязным тоном начал он.
– Чего-о? – подросток поднял голову, и Николаев разглядел в темноте накрашенные глаза и серьги в ушах. – Нанюхался, что ли? – Девчонка заржала и пошла к своей компании, оглядываясь на Николаева.
