Галя первый раз поняла вкус топленого молока, которое удалось купить в последний раз. Во время счастливой довоенной жизни она очень разборчива в еде. Поэтому росла настолько худенькой девочкой, что ее направили на обследование, несмотря, что война уже шла. Ей уже уколы собирались ставить, но тут к «радости» девочки завыла сирена: появились в небе самолеты, все побежали в укрытие.
Много чего вспоминалось. Когда ехали в товарных вагонах, приносили на станциях мороженый хлеб. Мужчины пилили его пилой, а женщины подставляли простынь, чтобы собрать крошки и сварить супчик. А трехлетний брат Женя все время пел однообразно и ритмично: «Хлеба, хлеба, хлеба, хлеба, хле-е-е б-а… Хлеба, хлеба, хлеба, хлеба, хле-е-е б-а…»
Эшелон с беженцами, как тогда обидно назвали одни граждане других соотечественников, прибыл в город Новосибирск. Куда селить столько народу? Селили везде, где были крыши. Так семья Гариных в числе прочих была поселена в одном крыле фойе здания Театра юного зрителя. Иногда дети тайком пробирались в зрительный зал, когда там шли репетиции, пока их не выгоняли. Еду готовили на керогазах. Однажды Галя, которая уже поняла, что молоко вкусно, решила ночью попить молока из бидона. Она сделала большой глоток. Но это было не молоко, а керосин. Это было ужасно, но говорят, что керосином лечатся. Возможно, от чего- то девочка и вылечилась. Но этот вкус керосина долго стоял во рту.
Затем семьи поселили в цехе нового завода, в который еще не пришли станки с запада. Здесь, не было возможности даже разделить семьи занавесками. Но взрослые уходили работать в смену, которая длилась по двенадцать часов. Они приходили и падали, и им не нужны были никакие занавески. А дети наблюдали это большое поле постелей. Наблюдали жизнь вокруг. Днем приносили суп и хлеб. Приносили и раздавали каждой семье черный хлеб, который бережно помещали в кастрюлю. Недалеко располагалась семья, где было два сына у старого отца. Сыновья уходили в смену. Отец в это время по маленькому кусочку успевал съесть весь хлеб, который выдавался на семью. Старый отец часто смотрел на стенные часы, чтобы не прозевать конец смены, и уходил в дальний угол к людям, подальше от постели его семьи. Если, он случайно засыпал, то младший рыжий сын плакал и бил его: в кастрюле оставались только крошки хлеба. Старший сын не бил отца и скоро ушел на фронт. А младший утром уходил в цех: там, в обед приносили суп и хлеб. Завод производил снаряды. Администрация стала расселять людей по баракам и землянкам. Цех освободили, так как уже привозили станки с западных заводов страны.
Пока семья ехала в Сибирь, в дороге была кража вещей. И семья приехала зимой без теплой одежды. Об этом даже трудно вспоминать, как все обходились. По ордерам выдавались телогрейки. Стегали из ваты и ткани заготовки мягких сапог и сапожек, пришивали подошву и вставляли сапожок в галошу. Хорошо, если удавалось купить галоши для такой обуви, и вставить туда эти стеганые бурки. Но пятки упорно оголялись, и при ходьбе из галош пятки радостно дышали свежим воздухом. В такой обуви Галя уже ходила в первый класс, и другие тоже. Отец ей сделал деревянный чемоданчик (прототип чемоданов – «дипломатов»), который закрывался на крючок.
Семья переехала в барак. Это был длинное деревянное одноэтажное здание, внутри которого были комнаты по сторонам. Когда весной, на другой год, копали под огороды землю вокруг, то в земле попадались свежие смолистые щепки. Перегородки между комнатами были из досок. И можно в щели спрашивать, сколько времени или попросить в щель соль. На другой год их стали обивали дранками, и покрывать раствором из глины, смешанной с конским навозом. Весной в солнечных углах комнаты проросли стебельки овса, который оставался в навозе. Жизнь продолжалась! Но вот только синий олень с большими рогами, которого отец Гали нарисовал на белой стене уходил вдаль. И это было плохим символом. Отцу прислали повестку после того, он как поссорился с начальством. Он ушел на фронт и погиб летом 1944 года, в возрасте тридцати одного года. В его артиллерийскую батарею упал немецкий снаряд.
