Однако снаружи он оставался бесстрастным. Натянул безразличие на лицо и даже самому ему от этого стало немного тошно. Время шло, и ясно было, что больше здесь ничего полезного для отчета не выудить.
– Бывай. С тобой еще не закончено. До утра протянешь, а там решим.
Получив в ответ клокочущее молчание, Лопырев вышел из палаты в коридор. Точечный свет прожекторов направлял к выходу. На душе у него было мрачно, внутри него самого выход из проблем ничем не освещался.
Вроде бы ничего из ряда вон, но все же была неясность. Во-первых, состояние Порошина было не из лучших, и нужно было срочно как-то изворачиваться из этой ситуации. Смерть на территории вследствие действий сотрудника – это всегда сор в избе, который неизбежно вытащат на всеобщее обозрение, и достанется всем. Это всегда паршиво. Во-вторых, этот мальчишка. Разбирайся с ним сейчас, и так дел невпроворот, так еще одна дополнительная ответственность. И еще эта темнота. Она сгущала краски. Черт дери этих нарушителей и всю систему в целом.
На обратном пути он вспоминал себя десять лет назад, когда он белокурым наивным юнцом с большими надеждами на светлое будущее поступил в институт на военное дело. Тогда он был уверен, что его прозрачные стремления – защищать страну, охранять порядок, быть щитом и барьером для невинных людей, пострадавших от несправедливых действий преступности – будут придавать ему сил с ней бороться. По факту сейчас он занимался чем-то другим, будто даже противоположным. Окруженный атмосферой ошибок он постепенно переставал понимать, кого и от чего он защищает. Чаще всего его роль проявлялась в ином формате – защита более слабого сокамерника от более сильного, осужденного от сотрудника и наоборот, или подчиненного от начальства. У каждого из них своя история, в которой можно найти изъян. Кто тут выступал невинным? Кто больший злодей? Где грань? Очень часто его служебного положения или душевных порывов было недостаточно для восстановления субъективной справедливости. Плюс постоянные бюрократические проволочки. В некоторые моменты он вообще переставал понимать, за что он борется. Его наивные ожидания остались далеко позади, где-то в районе стен учебного заведения, и сейчас он чаще ощущал себя сортировщиком отходов нежели борцом за человеческие права. Находясь тут, в упорядоченном хаосе, он забывал, как выглядит светлая сторона этого мира. А когда несправедливости становится слишком много, когда она поглощает снаружи и жрет тебя изнутри, она начинает казаться нормой. Это пугало больше всего в моменты раздумий. Лучше не думать, а действовать в соответствии с приказом. Руководствуясь этим принципом, его отношение тоже постепенно менялось. Внутренние противоречия, сопровождавшие его лишь поначалу, сменились безразличием, периодическая жалость почти перестала шевелить душу, и защита той, невидимой из-за высоких тюремных стен стороны, уже не казалась столь значимой. Даже больше. Она как первичная мотивация окончательно потеряла свою силу. Что же будет с ним дальше?
Размышляя, он вышел за ворота госпиталя. Снова прохлада и затхлость. Решил постоять с минуту, глубоко вдыхая ноздрями пробивающийся средь них свежий ночной воздух, отпуская мысли. Отошел в темный угол, чтобы не маячить в камерах. Старая привычка. Закурил. Во мгле виден только этот дергающийся одинокий огонек. Разгорающийся наверху, затухающий внизу. Все как в жизни. Где-то вдалеке раздался вой. И еще раз. Жутковато здесь все-таки. Лопырев растоптал окурок подошвой и двинулся обратно.
