– Что с ним? – подскочил на ноги Костя.
Бардин вообще тяжелее всех переживал это происшествие. Артём выглядел спокойнее, чем он. Костян даже сейчас был весьма бледен, а руки, которыми он опирался на стол, слегка дрожали.
– Тише, Бардин, – сказал Новиков, подходя к нему и хватая его за плечо. – Живой, живой. Подробностей пока не знаем.
– Как вы можете не знать? Что за постоянное враньё? – воскликнул Костя, снимая с плеча руку Валентиновича. – Ваш товарищ, может, при смерти лежит, а вы тут нам про петли с прямыми рассказываете.
– Не истери, Бардин, – спокойно сказал Новиков, но его терпению может прийти конец.
– Он наш инструктор! А ты… – крикнул он на Артёма. – Кто говорил сфоткаться? Весело вам всем было. Родя только…
Я не стал ждать, пока санкции к нашему нервному товарищу применит Валентинович. Схватил лежащую в столе флягу с водой, которую мы всегда носили в летний период, и вылил немного воды на Бардина. В ту же секунду он замолчал, задышав как после бега.
– Пошли в туалет, – сказал я, и повёл его за собой.
В санузле штаба эскадрильи Костя умывался, ныряя под кран с холодной водой. Так можно и совсем сорваться, если не успокоить эмоции.
– Полегчало? – спросил я, протягивая ему китель от повседневной формы.
– Нет. Сердце быстро бьётся. Щас вырвется наружу. Чего я там, много наговорил?
– Достаточно, чтобы получить леща командирского.
Вытереться было нечем, но Костю, как мне кажется, это не заботило сейчас. Одевшись, он подошёл к окну, смотря куда-то вдаль.
– Ты же видел, Серый. Самолёт горел, место падения в огне. Они могли прыгать сразу, – сказал Костя. – Но как покинуть кабину, если под тобой дома?
– Нельзя. Будет много жертв и разрушений. Экипаж увёл машину в сторону, как и положено. Чего ты так нервничаешь?
– Меня бесит, что нам не могут ничего сказать. Будто мы маленькие. У нас у каждого больше ста часов налёта. Мы не дети.
– Вот и не нужно себя вести, как ребёнок, Костян. Будь сдержан. Или тебя что-то другое гложет?
Просто так нервничать из-за недосказанности нельзя. Может, что-то надломилось у Бардина?
– Ты всё верно сказал, Серега, – произнёс Костя, поворачиваясь ко мне. – За себя я не уверен. Смогу ли я так, до последнего бороться?
– Почему нет? Это наш с тобой долг. Даже не думай…
– Но я думаю. Постоянно думаю теперь. Спать не могу. Как услышу, что Артём говорит во сне, так трясёт всего.
Вот чем ему помочь? У него сначала неуверенность с боязнью отца подвести была, теперь вот это. И не бросишь в таком состоянии. Товарищ, как-никак.
Дверь в умывальник открылась, и на пороге появился Макс с довольным лицом.
– Новиков сказал вас позвать. Сегодня вечером к Николаевичу пойдём.
В отделение к Николаевичу просто так было не попасть. Хирургия «славилась» своими строгими порядками и медсёстрами, с противным характером и голосом.
Тишина в коридоре отделения стояла гробовая. Любой, кто был не в палате, сразу становился объектом пристального внимания со стороны постовой медсестры.
– Петрин, у вас постельный! Чего мы ходим? – кричала на хромающего пациента со своего рабочего места бочкообразного вида медсестра.
– Я ж только за уткой для соседа…
– Сама принесу. Быстро в кровать, – махнула она на него, и повернулась в нашу сторону. – Чего в дверях столпились? Читали про часы посещения?
– Мы… мы к майору Нестерову, уважаемая… – промямлил Костя.
– Вы чего удумали? Часы посещения с трёх до пяти.
