Я был в отчаянии.
Вернуться домой. Снова – сова. Дерево в кадке… И – все как всегда…
– Виктор Иванович!
Пилот остановился.
– Послушайте, – сказал я, подбегая к нему. – Если ваш друг сейчас видит нас со своих небес, то уж наверняка он будет не против, если вы сделаете еще круг.
Виктор Иванович посмотрел на меня с недоумением.
– Вы говорили, что он любил летать, – продолжал я. – Что для него полет был не просто полет. Так вот, ему наверняка было бы приятно знать, что сегодня из всех нашелся хотя бы один, кто это понял…
Я сделал паузу, чтобы Виктор Иванович догадался, о ком речь, и тут почувствовал, что мы не одни.
За моею спиной стояла Агата и смотрела с нескрываемым интересом. Поймав мой взгляд, она чуть заметно кивнула и улыбнулась.
Воодушевлённый ее вниманием, я обернулся к Виктор Иванычу: «Виктор Иванович! Я в долгу не останусь. Если у вас есть какая-то работа, или дело, которое вы можете поручить мне, то знайте: я в вашем полном распоряжении. Жаль, что это все, что я могу предложить, но предлагаю от чистого сердца…»
Легкий ветерок прошелся по пустырю, и чайка над шахтным отстойником зашлась похожим на смех клекотом.
Пилот посмотрел на меня озадаченно. Потом вдруг усмехнулся, отбросил окурок и кивнул на аэроплан: «Залезай».
***
Стекло кабины было гуще чем утром было залеплено насекомыми. Над вечерней землей стояла золотистая дымка. За трубами темиртауского комбината, стелясь над землей, тянулись дымы.
Я стриммировал самолет и убрал руки с рулей. Капот был неподвижен.
Позади остался пустырь, где стояли палатки и похожий на большую стрекозу аэроплан Аркадия.
Я развернулся над озером у Майкудука и направился снова к пустырю, по пути заложив несколько виражей.
– Ишь… – Раздалось в наушниках. – Ловко.
Я улыбнулся.
Мы летели вдоль волгодонской улицы, мимо шахты Костенко, над бурьяном и оврагами старого города.
– Давайте попробуем еще разворот? – Попросил я.
– Валяй, – разрешил Виктор Иваныч. – Только осторожнее, смотри.
Я выполнил правый вираж, затем левый, круто кренясь и болтаясь в собственном спутном следе.
– Полегче, эй! – Раздался голос пилота. – Не закладывай крены. – И так вижу, что обучаемый.
Я ликовал.
– Ладно, лети пока, – сказал Виктор Иваныч. – Я покурю.
Я видел в зеркальце, как он возится, доставая сигареты.
– Ч-чёрт…, – раздалось в шлемофоне. – Зажигалка упала. Под сиденье, кажись… Ты летишь? Лети, я поищу. Зеркальце опустело. Я слышал натужное дыхание и матерки пилота. Пустырь и палатки были почти под нами.
То, что случилось потом, я до сих пор не могу себе объяснить: самоуверенность ли новичка, небесные ли глаза, которые, я точно знал, наблюдают сейчас за мной, – но решение пришло внезапно и было исполнено тотчас же.
Убедившись, что Иваныч теперь не помешает, я задрал нос машины и отклонил ручку до упора вправо. Близкая поверхность земли опрокинулась, пронеслась над головой, обернулась вокруг самолета и двинулась было дальше, но я двинул ручку в противоположную сторону, остановив вращение, и сам замер, чувствуя, как колотится сердце.
Мы летели над пустырем. Закатное солнце освещало аэроплан медным заревом.
– Ты че, пацан!? – Раздалось в наушниках. – Ты чего творишь?!!
Поседевшие глаза Виктор Иваныча замаячили в зеркальце.
– Ты охренел?!!
– Виктор Иваныч…, – пролепетал я, стараясь выглядеть виновато, но радость от удачной выходки помимо воли выливалась в ехидную улыбку.
