Автобиография большевизма: между спасением и падением - страница 57

Большевики видели в рабочих самую подходящую социальную категорию для пополнения партийных рядов. Пролетариат выступал как общественная сила, способная революционно преобразовать мышление людей, отучить их от узких собственнических интересов. «Главное в учении Маркса, – отмечал Ленин, – это – выяснение всемирно-исторической роли пролетариата как созидателя социалистического общества»[258]. Поставленный вне общества, не владеющий средствами производства, пролетариат ставил перед собой задачу ликвидировать классовые ограничения. Только пролетариат, писал Ленин, «способен быть вождем всех трудящихся и эксплуатируемых масс, которые буржуазия эксплуатирует, гнетет, давит часто не меньше, а сильнее, чем пролетариев, но которые не способны к самостоятельной борьбе за свое освобождение»[259]. «„Мы творим“, „мы создаем“, говорит и думает рабочий завода, – писал ректор Коммунистического университета им. Я. Свердлова Мартын Лядов, – коллективная психология зарождается на крупном заводе и все более и более вытесняет психологию индивидуальную»[260]. «Марксизм есть самоочевидная истина», развивал те же мысли Луначарский, но «воспринять-то его может лишь классово подготовленный человек»[261]. Горький указывал: «…опыт, творимый русским рабочим классом… великий опыт, поучительный для всего мира. В разное время почти каждый народ чувствовал себя Мессией, призванным спасти мир, воскресить в нем к жизни и деянию его лучшие силы. И вот, очевидно, история ныне возложила эту великую роль на русский народ; голодный, изнуренный трехсотлетним рабством, истощенный войною, под угрозой порабощения грабителями, он говорит трудящимся и честно чувствующим людям всего мира»[262].

Для выполнения своей исторической миссии пролетариат должен был действовать через «особую политическую партию, противостоящую всем старым партиям, созданным имущими классами»[263]. В годы Гражданской войны Зиновьев слышал заявления от рабочих: «Я не иду в партию потому, что не могу вынести той ответственности и дисциплины, которой вы требуете от каждого. Это новые нотки в голосе миллионов беспартийных рабочих, разве это не сознание уважения к партии, когда он [рабочий] смотрит на нее снизу вверх?»[264] «Во все важные и трудные моменты революции они [рабочие] были с нами, – утверждал Троцкий в 1923 году. – В подавляющем большинстве своем они не испугались Октября, не дезертировали, не изменили. Во время гражданской войны многие из них были на фронтах, другие честно работали для вооружения армии. Потом они перешли на мирную работу. <…> …Мы, коммунистическая партия, заинтересованы в том, чтобы эти рабочие-производственники сознательно связали свою повседневную, частичную производственную работу с задачами социалистического строительства в целом»[265].

Однако эпоха НЭПа – время партийного упадка. Официальный дискурс разделял историю партии на три этапа. Первый – эпоха подполья и революции, когда лишь беззаветно преданные революционеры примыкали к большевикам. «В 1917 году, между Февральской и Октябрьской революциями… это была в огромном своем большинстве рабочая партия, партия рабочих от станка», – утверждал заместитель заведующего Агитационно-пропагандистским отделом ЦК РКП(б) Н. Н. Попов. Второй, неоднозначный период примерно совпадал с годами Гражданской войны. Причем чем хуже обстояли дела большевиков, тем более доблестными считались те, кто вступал в их боевые ряды. «Лишь в такие моменты, когда Деникин стоял к северу от Орла, а Юденич в 50-ти верстах от Петрограда, в партию могли вступать только люди, искренно преданные делу освобождения трудящихся». С наступлением мира и введением НЭПа начался третий и наименее убедительный период с точки зрения истинной лояльности. Легионы «„мелкобуржуазных бездельников и паразитов“ домогались теперь звания коммуниста»