Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - страница 80
Я знаю, что в таких случаях принято думать так: «Ты может быть думаешь, что партия к тебе пришла, а не ты к партии». Я должен определенно и прямо сказать, что я пришел к партии, что партия превыше всего, что коллективный опыт рабочего класса находит себе выражение только через нашу партию, что никаких других путей нет <…>252.
На другие темы Зиновьев готов был говорить очень остро и эффектно. Так, например, он зачитал залу отрывки из случайно оказавшейся у него в кармане статьи Троцкого «в иностранном журнале» – и никто не спросил: откуда у него, собственно, троцкистские материалы? Он легко мог намекать на «завещание Ленина», прямо этот документ не упоминая, – в нем его Ленин и характеризовал. Он показывал знание платформы сапроновцев, которые, по его мнению, на порядок опаснее троцкистов: «А вот Иван Ник. Смирнов, с его, „давайте порвем с середняком и сделаем индустриализацию“, говорит глупость, потому что так ни индустриализацию не сделаешь, ни революцию»253. Но о собственной оппозиции в середине 1920‑х Зиновьев говорить ничего не собирался. Эта оговорка – «все и так все знают» – была формулой вооруженного компромисса: незачем было провоцировать воспоминания о его базе в Ленинграде – это могло быть опасным.
По протоколу чистки председатель и еще с десяток присутствующих из зала задали публично вопросы Зиновьеву – всего около трех десятков. Из зала в президиум присылались и записки, Зиновьев вслух прочел лишь одну из них: «Вы упираете на свои личные отношения с В. И. Как можно объяснить, почему В. И. дал о Вас характеристику не-лестную: расскажите о своих ошибках, об отказе от оппозиции и т. п.» Но именно на нее Зиновьев отвечать не стал, вскользь бросив: «Вы сами должны судить, как много наврал Троцкий в своих воспоминаниях <…>», – как бы завершая свое обращение к бывшим троцкистам: следует оставить оппозиционные иллюзии254. Суть вопросов, заданных Зиновьеву, была предсказуема, хотя и явно не соответствовала сценарию вступительной речи: зал в основном хотел или нюансированного и более эмоционального признания ошибок 1917 и 1925–1927 годов, или формальных объяснений того, почему Зиновьев так мало времени тратил на работу в Центросоюзе и местной парторганизации.
Некоторые выступающие откровенно придирались и подначивали: «Вы сказали, что серьезных расхождений у Вас с партией сейчас нет. А какие есть, несерьезные расхождения?» «Пусть он скажет о методах фракционной борьбы с партией в 1927 году!»255 Среди прочих вопросов был и острополитический: в зале отлично знали о текущих проблемах Бухарина, обвинениях его в блокировании с Каменевым – это было острие «великого перелома», спор «правых» с партийным большинством был на тот момент самой скандальной и актуальной темой. На этот вопрос Зиновьев отвечал неохотно, повторяя общеизвестные вещи.
В начале сессии вопросов, отвечая председателю, Зиновьев сначала немного потеоретизировал о корнях своих ошибок. Первый корень – «замедление самой мировой революции». «Теперь уже совершенно ясно, что иногда мы спорили по посторонним вопросам, а на самом деле были именно те проблемы, которые были связаны с этим затяжным периодом мировой революции». Вторая важнейшая причина – «мы подошли к концу восстановительного периода и вступили в период, который мы теперь все называем реконструктивным, когда по-новому встали почти все вопросы экономики и некоторые вопросы политики. Когда дело шло о том, чтобы пустить в ход старую фабрику или старое оборудование – это было одно время самая трудная, центральная и жгучая проблема, но сравнительно простая, но когда мы подошли к довоенному уровню, когда на основе НЭПа встал вопрос о переделке деревни и т. д., тогда все вопросы встали по-новому в очень трудной обстановке классового переплета, в обстановке своеобразной, трудной и новой». Третья причина – «это была смерть Ленина»: «Нужно было по-новому перестраивать руководство партии, потому что партия привыкла чувствовать себя за Лениным, как за каменной стеной. 25 лет его авторитет решал тогда, когда были разногласия»