«Чехов, правда, не это стихийными силами называл, – мелькнуло у Александра в голове. – Ну, неважно!»
Он успел еще вспомнить, что Чехов называл стихийными силами гуртовое невежество и вырождение, но тут же и забыл об этом. Он вообще забыл обо всем, что не имело отношения к Аннушке. И успел лишь с изумлением понять, что такая вот страстная забывчивость настигает его впервые за многие годы… Как же она была хороша, эта забывчивость, эта самозабвенность, как она дышала молодостью!
И точно так же дышала молодостью Аннушка.
– Где вы так загорели? – поинтересовался Александр, когда она села к нему в машину. – В Москве, по-моему, ни в мае, ни в июне солнца не было.
Когда он увидел, каким нежно-золотым, не искусственным загаром покрыто ее лицо, как соблазнительно уходит этот загар в вырез ее пестрого сарафанчика, туда же, куда убегает длинная цепочка-косичка из разноцветного золота, – у него мгновенно пересохло в горле.
– А на Лазурном Берегу солнце было. Я туда каждый год в мае уезжаю.
– К Каннскому фестивалю?
– Ну конечно, – кивнула Аннушка. – Все же в это время ездят. Сначала фестиваль посмотреть, а потом просто так потусоваться.
Александр не стал спрашивать, кто эти «все», которые строго в определенное время ездят на Лазурный Берег, чтобы потусоваться на Каннском кинофестивале. Он не считал себя светским человеком, но то, как устроена московская жизнь богатых и знаменитых, знал не понаслышке. И когда по правилам этой жизни принято ездить в Альпы, а когда в Ниццу или на Сардинию, знал тоже.
Аннушка же, судя по всему, отдавалась светской жизни с удовольствием и знала ее поэтому во всех подробностях. Все время, пока стояли в пробке у выезда на Ярославское шоссе, она рассказывала, кто был и что делал в этом году в Ницце. Александр краем уха слушал историю о пляжной вечеринке, устроенной нефтяным магнатом в честь дня рождения его подружки, о том, как в конце гулянки имя этой подружки вспыхнуло в небе над морем разноцветными огненными колесами, о том, как во время другой вечеринки всех девушек с ног до головы обливали шампанским, и это, конечно, довольно противно, потому что волосы липкие и платье в пятнах, но сознавать, что тебя облили «Дом Периньоном», что ни говори, приятно.
Он слушал все эти ничего не значащие глупости и чуть заметно улыбался, искоса поглядывая на Аннушку. Она на секунду отвлеклась от рассказа, заметила его взгляд и вдруг рассмеялась.
– Саша! – воскликнула она. – Какой вы непонятный человек!
– Непонятливый? – уточнил он.
– Не непонятливый, а непонятный.
– Что же во мне непонятного?
– Ну, например, я не понимаю, что вы думаете, когда меня слушаете. Я же вижу, вам все это совершенно неинтересно. Все, что я рассказываю. Но вы слушаете с удовольствием. Почему?
Ответить на этот вопрос так, как есть, значило бы, пожалуй, обидеть ее. А выдумывать что-нибудь возвышенное не хотелось. Ничего не хотелось выдумывать, глядя на ее цветущую красоту.
– Я в Ниццу однажды зимой приехал, – сказал Александр. – На неделю. Из-за глупости, в общем.
– Из-за какой глупости? – заинтересовалась Аннушка.
Наверняка она подумала о какой-нибудь умопомрачительной любовной истории. Александр сдержал улыбку и ответил:
– Хотелось послушать мистраль.
– Мистра-аль? – удивленно переспросила она. – А что это такое?
– Ветер.
– Просто ветер? – Она удивилась еще больше.
– Ветер с севера. Я читал, когда он дует, на сердце тоска ложится. Хотел проверить, правда ли.
