Азенкур - страница 33
– Je suis Melisande[4], – в который раз повторила девушка, и до Хука, не понимавшего ее слов, наконец дошло, что она называет себя по имени.
– Мелисанда? – переспросил он.
– Oui[5], – кивнула монахиня.
– Николас.
– Николас, – повторила она.
– Просто Ник.
– Простоник?
– Ник.
– Ник, – кивнула девушка.
Среди криков и воплей, что неслись из залитого пивом и кровью города, оставалось только перешептываться и ждать.
– Понятия не имею, как отсюда выбираться, – шепнул Хук Мелисанде.
Та не поняла, но все равно кивнула. Вскоре она задремала, прижавшись головой к его плечу.
Хук закрыл глаза. «Помоги нам спастись из Суассона, – попросил он Криспиниана. – Помоги добраться домой». Если у преступника, объявленного вне закона, есть дом, подумал он с внезапным отчаянием.
– Ты вернешься домой, – ответил святой Криспиниан.
Хук вздрогнул – как же святой с ним говорит? Или голос ему лишь мерещится? Однако голос звучал так же отчетливо, как предсмертные крики лучников на площади. Интересно, как можно уйти из Суассона, ведь французы наверняка стерегут все ворота…
– Через брешь, – тихо посоветовал святой Криспиниан.
– Будем выбираться через брешь, – поведал Хук спящей Мелисанде.
Ближе к ночи Хук заметил на площади свиней. Их никто не удерживал в загонах, и голод пригнал животных на площадь, где они принялись пожирать трупы лучников. Суассон слегка притих: пресыщенные победители уже не так рьяно кидались на тела, вино и пиво. Взошла луна, однако Господь послал высокие облака, которые затуманили, а потом и вовсе скрыли серебристый диск. И в полуночной тиши, нарушаемой храпом из разрушенных домов, Хук с Мелисандой выбрались на зловонную улицу.
Брешь никто не охранял. Мелисанда, закутанная в окровавленный налатник сэра Роджера, держалась за руку Ника. Они перелезли через рассыпанные у пробоины камни, прошли мимо вонючих красильных ям, свернули к холму у оставленного французами лагеря и поднялись дальше к лесным зарослям, где наконец-то не было ни кровавого смрада, ни гниющих трупов.
Суассон погиб.
Хук и Мелисанда выжили.
– Со мной говорят святые, – сказал он ей на рассвете. – По крайней мере, Криспиниан. Второй посуровее, тот больше молчит.
– Криспиниан, – повторила Мелисанда, обрадовавшись знакомому слову.
– Он добрый, за мной приглядывает. И за тобой тоже! – внезапно осенило Хука, и он улыбнулся девушке. – Добыть бы тебе одежду, детка. Не в налатнике же ходить.
Мелисанда, правда, была хороша даже в налатнике. Хук заметил это только наутро, в буковом лесу на гребне холма, когда просеянный листвой солнечный свет лучился сквозь зелень легкими золотыми стрелами, освещая тонкое, нежно очерченное лицо в обрамлении черных как ночь волос. Серые глаза ее мерцали, словно лунные блики; решительный подбородок, как еще предстояло убедиться Хуку, свидетельствовал о твердом нраве. Хрупкое с виду тело было сильным и выносливым, крупный выразительный рот теперь не закрывался ни на минуту: последние несколько месяцев (как вскоре выяснит Хук) Мелисанда прожила послушницей в монастыре, где запрещено разговаривать, и теперь она словно отыгрывалась за то принудительное безмолвие. Ее щебет завораживал, хотя Хук не понимал ни слова.
В первый день они опасались выходить из леса. На равнине то и дело показывались всадники. Победители, завоевавшие Суассон, теперь выезжали на охоту или просто размяться. С немногими беглецами, сумевшими уйти из Суассона и бредущими на юг, всадники не связывались, однако Хук предпочитал не рисковать и отсиживался в лесу. Он решил пробираться на запад, в Англию. Больше идти было некуда, хотя ему, объявленному вне закона преступнику, Англия грозила опасностью не меньше, чем Франция.